– О чём я сейчас попросила? – сказала Нихал, не глядя на меня.
Лифт продолжал спускаться. Я стоял, не смея ни говорить, ни шевелиться.
– В Ла Финке мы учить английский, испанский и французский, – сказала она, наконец, – потому что это языки, которые должен знать все профессиональные футболисты. И перестань на меня смотреть.
– Я не смотрел на тебя.
– Смотрел.
– Хорошо, я смотрел на тебя, потому что тут больше никого нет, и мы с тобой разговариваем. Куда мне деть глаза, по-твоему?
Она сделала шажок в мою сторону.
– Смотри на стену, – серьёзно сказала она.
Я был в полном замешательстве. На следующем этаже лифт остановился, Нихал вышла и ринулась по коридору бегом. Последнее, что я слышал, было:
– Не смотри на меня!
Я был в полнейшем шоке. Что не так с этой девочкой? Почему она так странно себя ведёт? Что я ей сделал? И тут я вдруг понял одну вещь. Несмотря на крайне неприятное первое впечатление, которое осталось у меня от общения с Нихал... Она мне нравилась. Не знаю, как это лучше объяснить. Но это именно то, о чём я подумал в тот момент.
20
Когда я подошёл к стойке регистрации с чемоданом, то увидел маму, которая уже стояла там и во всю спорила с администратором.
Мама кричала, что история с перепутанным багажом была самым настоящим скандалом.
– Это просто скандал, – сказала мама.
– Но, сеньора, ошибку допустили в другом отеле... – оправдывалась администратор.
– Даже не начинайте, – прервала её мама. – Сначала они теряют наши вещи, а теперь ещё вместо чемодана моего ребёнка подсовывают неизвестно что. Я этого не допущу! Думаете, раз мы провинциалы, значит, не знаем своих прав?!
Администратор, казалось, была сбита с толку лавиной упрёков, которую обрушила на неё моя мама.
И тут заиграла песня Алехандро Санса, которая лично мне кажется довольно пошлой, но моим родителям, видимо, нравится, потому что они слушали её, когда только начинали встречаться, а у мамы она даже стоит звонком на телефоне и играет каждый раз, когда звонит папа.
Я сгораю от стыда, когда слышу её.
– Поговори, пожалуйста, с отцом, Пакет, – сказала мама.
Она протянула мне телефон и тем временем продолжала спорить с девушкой-администратором.
– Франциско, ты хорошо себя ведёшь? – спросил меня отец. – Ничего не ломай, в этом году у меня не будет надбавки.
– Не волнуйся, пап, – сказал я.
На заднем плане послышался голос моего брата Виктора.
– Что, Пакет, поймали халяву? Посмотрим теперь, как «Колчи» разделают вас под орех!
Виктор считает себя умнее всех и вечно пристаёт ко мне просто потому, что он старший.
Отец сказал:
– Не обращай внимания на брата. Помни вот что. Никогда не бей соперников, Франциско. Даже если ты получишь конкретного пинка. Даже если они забьют вам восемь, девять, четырнадцать голов. Неважно. Главное, не пускать в ход физическую силу. Ты должен подавать пример, играть по-честному и держать лицо, что бы ни произошло.
– Может, мы ещё выиграем, пап. Никогда не знаешь, – сказал я.
– Конечно, конечно, – сказал отец, которого мои слова, кажется, не очень убедили. – Да, и спроси, пожалуйста, маму, где она хранит запасные кассеты к бритвенному станку, у меня уже трёхдневная щетина, а это портит имидж сил правопорядка.
– Сейчас я тебе её передам, пап...
Пока я говорил с отцом, кое-что привлекло моё внимание. В углу холла, в креслах сидели две женщины и спорили. Одна – высокая, очень красивая и элегантная, была мне совсем не знакома. Зато другую я знал очень хорошо: это была Гризельда Гюнарссон, блондинка со странным акцентом, которая помогла нам решить проблему с бутсами в первом матче. Директор по связям с общественностью «Кроноса».
Было похоже, что спор у них разгорелся нешуточный. Как только высокая барышня заметила, что я на них смотрю, она что-то коротко сказала Гризельде, а потом встала и ушла.
– Франциско, ты ещё здесь? – послышался голос отца в трубке.
Тут пришла мама, она улыбалась и выглядела очень счастливой.
– Франциско, угадай, что мне сказали на ресепшн? Мы можем выбирать всё, что хотим, в магазине отеля, пока не найдётся наш чемодан! Все расходы они берут на себя. Это как шведский стол, только с одеждой, представляешь?!
– Круто, – сказал я. – Теперь, значит, мне придётся идти по магазинам, а это вторая вещь, которую я ненавижу больше всего на свете!
Первая моя самая нелюбимая вещь – это когда брат даёт мне подзатыльники на глазах у всех, впрочем, сейчас это не имеет к делу никакого отношения.
– Вот чего можно добиться словами, – сказала мама, очень довольная результатом своих переговоров.
– Папа хочет что-то тебе сказать, – сказал я и сунул ей телефон.
Она взяла мобильный и начала пересказывать папе историю с чемоданами и другие новости, о которых, уверен, она ему уже говорила, но это же мама, а ей нравится повторять одно и то же по нескольку раз.
Мне не хотелось это слушать, и я двинулся в противоположный угол вестибюля.
– Да-да, иди пока посмотри, где что есть, я скоро подойду, – крикнула мне мама, продолжая говорить по телефону. Я улыбнулся ей.
– Да, да, мам, – сказал я.
Честно говоря, я вовсе не собирался осматривать витрины. Я прошёл до конца холла, где начинались бутики. И там я увидел Гризельду и женщину, с которой та спорила пару минут назад. Они стояли в магазине подарков и одежды. И разговаривали с каким-то ребёнком.
Казалось, они обе говорили ему что-то очень важное, потому что лица у них были крайне серьёзные. Я присмотрелся к мальчику сквозь стекло бутика и узнал его.
Это был... Люсьен. И что самое невероятное, он плакал! Люсьен, суперзвезда футбола, один из самых известных детей в мире, стоял посреди магазина и обливался слезами.
Я думал, что такой ребёнок, как Люсьен, должен быть абсолютно счастлив: ведь он может заниматься любимыми делами дни напролёт. Но, судя по всему, он был счастлив не вполне.
Женщины продолжали что-то ему говорить.
Я подошёл к двери магазина и заглянул внутрь, притворившись, что рассматриваю футболки. Взглянув на троицу краем глаза, я заметил, что высокая женщина очень похожа на Люсьена. Может быть, это была его мать. К сожалению, толку от того, что теперь я мог слышать их разговор, не было никакого. Потому что говорили они по-французски. Мне пришло в голову, что в последнее время вокруг что-то очень часто звучит французский. Может быть, настал момент записаться в языковую школу, если я хочу быть в курсе происходящего.
