Глядя сквозь свое отражение в черном окне электрички, Лагутин вспомнил белое лицо Карины, ее блестящие алые губы, ее предложение поискать деньги на ее теле. Нежных чувств она у Лагутина не вызывала, однако желание он испытывал, и желание это сопровождалось чувством вины. Набрав Дашу, он сообщил, что будет лишь к десяти, не раньше.
— Все хорошо? — спросила она.
— Да, не волнуйся. Просто без машины не так все скоро получается, как хотелось бы. Сейчас вот на электричке тащусь.
— Тогда я ставлю картошку, — сказала Даша. — Ты ведь голодный приедешь.
— Не рановато? — усомнился Лагутин. — Разварится картошка твоя.
— Зато мне легче ждать будет. Вроде при деле.
Даша была смешная. И она была трогательная. Лагутину очень захотелось домой. Он удивился, но это было так. Он называл домом жалкую квартирку, в которой и не обосновался-то толком. И все благодаря Даше, благодаря ее присутствию. Когда Лагутин жил в своей квартире, он не чувствовал, что находится дома. А съемный угол таким домом стал. Это значило для Лагутина много, очень много.
Он недополучил семейного уюта, детства и заботы о себе. Отец его был человеком военным, и семья Лагутиных беспрестанно переезжала с места на место. Бытовые трудности подкосили мать, она разочаровалась в своем майоре, влюбилась в какого-то кооператора и сбежала, бросив сыновей на отца. Старший брат Лагутина не перенес этого и покончил с собой из табельного оружия отца. Себя убил, а Антона жестоко травмировал на всю жизнь. Отец тоже не выдержал нового удара, запил, лишился погон и сгинул где-то в Приуралье, о чем Антон Лагутин никогда не жалел, поскольку не питал к нему ни любви, ни просто сыновьих чувств.
Повзрослев, он отправился на поиски матери и нашел ее, однако к тому времени у нее уже было двое детей от второго брака и она вынашивала третьего, так что Антон пришелся не ко двору. Он добровольно отправился в военкомат, получил повестку и отправился в армию. Говорили, что он пошел по отцовским стопам, но это было не так. Антон Лагутин избрал собственный путь. Еще недавно он полагал, что уткнулся в тупик, но с появлением Даши многое переменилось.
Даже у переезда в Испанию теперь имелся новый, особенный и сокровенный смысл. Семья. Маленькая или большая, не важно. Главное, чтобы вместе: он, Даша и те мальчики и девочки, которые у них будут. Лагутин видел их соотношение примерно как два на два. Или три на три, если учитывать папу с мамой. Три мужчины, три женщины. Это было бы честно и без перекосов во всякие там патриархаты и матриархаты.
И его сыновья никогда не будут воевать, а девочки страдать из-за отсутствия ласки и нарядов, это Лагутин знал точно. В далекой Испании их удастся оградить от многих болезненных или просто неприятных сторон жизни, которые окружают всех нас здесь, в странах победившего и проигравшего социализма.
Рисуя себе всевозможные картинки будущего, скорее сказочные, чем реальные, Лагутин не заметил, как добрался до города. Народ стал дружно вставать с мест и толпиться в проходах, торопясь покинуть опостылевший вагон. Время было позднее, поэтому среди пассажиров попадалось немало пьяных.
Двигаясь за одной такой нетрезвой компанией, Лагутин ступил на перрон и увидел в отдалении полицейский наряд, просеивающий взглядами текущий мимо человеческий поток. Невозможно было определить, кого именно они ищут. Может, Лагутина, а может, кого-то еще. Хотя после бегства Карины и ее воплей о насильнике первый вариант нельзя отбросить.
Лагутин как бы невзначай толкнул плечом одного из трех пьянчуг, услышал негодующий вопль и заверил, приобняв незнакомца за плечи:
— Виноват, земляк, но ща исправлюсь. Пузырь с меня. Тебя как зовут?
Разумеется, столь многообещающее вступление не оставило равнодушными двух остальных. Завязалась общая бессвязная беседа, и Лагутин беспрепятственно миновал пост, затесавшись в чужую компанию.
Пить с ними он не стал, сунул купюру, предложив обойтись без своего личного участия. Мужикам это не понравилось, они зашумели и придвинулись ближе, обвиняя Лагутина в неуважении. Пришлось двоих слегка пристукнуть головами, а третьего как следует потыкать пальцем в грудь, внушая ему недопустимость агрессивного поведения.
Расставшись с несправедливо вознагражденными… и обиженными, Лагутин погрузился в такси и очень скоро предстал перед Дашей.
— Картошка подгорела, — пожаловалась она.
— Я чувствую, — сказал он, потянув носом.
— Вода выкипела.
— Нужно было подлить.
— Я подливала.
— Значит, мало…
Разговаривая, они, не отдавая себе в том отчета, последовательно и сосредоточенно избавляли друг друга от одежды. Как это получилось и кто начал первым, было абсолютно непонятно и не имело значения. Главное, что дело спорилось. Раздевшись, Лагутин и Даша звонко шлепнулись животами и принялись опутывать один другого хитросплетениями рук.
Они совокупились прямо на тумбочке в прихожей, потому что сил не было перебраться куда-то еще.
— Ой! — воскликнула Даша, когда они кончили. — Опять картошка подгорела! На этот раз жареная…
Смеясь, как нашкодившие дети, они бросились проветривать кухню от чада и дыма. Наполовину сгоревшая картошка была съедена в два счета. Потом любовные игры возобновились, а где именно и как, не важно. Повсюду и по-всякому.
Глава четырнадцатая
Проснулся Лагутин далеко не в таком радужном настроении, как то, в котором он засыпал. Утро высветило ситуацию в новом свете. Вчера он упустил Карину с деньгами и дал ей опасный козырь против себя. Интересно, сколько пассажиров из автобуса запомнили его и сумеют описать внешность при необходимости? А как много из них запечатлели его, выскочившего из леса, с пистолетом в руке? Почти наверняка кто-нибудь вызвал полицию и она наткнулась на трупы на площадке отдыха и в кустах. Даже если это бандиты, полицейские не могут взять и отмахнуться, списав их гибель на какие-то разборки. Сперва им придется провести какое-никакое следствие. И что, если они решат, что им проще найти и упечь Лагутина, объединив два уголовных дела в одно? Тогда ему уже не выкрутиться, потому что трупы действительно его рук дело.
И Карина — основной свидетель, все видевшая собственными глазами.
— Я должен до нее добраться, — пробормотал Лагутин.
— До кого? — не поняла Даша.
Они лежали на спинах, с отброшенным одеялом, приходя в себя после короткого и яростного утреннего секса. Оба держали перед собой включенные телефоны, но вряд ли сумели бы пересказать, что они там видели или читали. Подобно миллиардам своих современников, Даша и Лагутин не задумывались о том, сколько часов жизни выбрасывают ежедневно на ветер, не получая ничего, кроме смутного удовольствия от частичного преодоления скуки.
— Армянка эта, — сказал Лагутин. — Я тебе рассказывал.
— Карина? — безошибочно определила Даша.
