Честно говоря, песня была совсем не во вкусе Ынён – слишком уж странная, но иногда после обеда в дождливый день она напевала ее себе под нос, расхаживая по дому в халате, ведь халат – вещь, которую так трудно снять, однажды надев.
Ким Кансон под фонарем
«Ан Ынён!»
Кто-то из-под фонаря позвал ее по имени и фамилии, и Ынён сразу подумала, что к ней так могут обратиться немногие. Голос был незнакомым, но Ынён почти сразу догадалась – вариантов было мало. Это был Ким Кансон, с которым она училась в средней школе. Он был в европейском костюме и на тридцать сантиметров выше, чем в школьные времена, но черты его лица не изменились. Наверно, она легко узнала его от того, что уже в детстве у него было недетское выражение лица.
Ынён обрадовалась и хотела поздороваться, но в этот момент заметила, что у него нет тени.
«Обрадовалась, а чего не здороваешься?»
Что же случилось, ты же такой молодой. Как так? Эти слова чуть не сорвались с кончика ее языка, но с Ынён такое случалось не впервые, и она пригласила его к себе, как обычного человека.
– Не хочешь зайти ко мне?
Кансон энергично, будто был жив, пошел за Ынён к ней домой. Последний раз они виделись 16–17 лет назад. Удивительное свойство мертвых – заявиться вот так спустя многие годы, как ни в чем не бывало.
Они учились в одном классе, и их обоих сторонились одноклассники. В то время Ынён была еще неумелой, поэтому, даже когда с ней никто не разговаривал, говорила вслух странные вещи. Или в испуге стряхивала со спин других детей что-то невидимое. Из-за этих странностей ее считали ненормальной. Вспоминая то время, она ужасно сожалела. Если бы я была тогда чуть взрослее, обидно. Никто не хотел с ней вместе есть.
Кансон тоже всегда ел в одиночестве. В этом был виноват не он сам, а его сестра, которая училась на два года старше. Вообще у него были две старшие сестры. Папа серьезно и долго болел, а мамы вообще не было. В ночное время старшая сестра подрабатывала на рынке Тондэмун. А средняя – возможно, потому что она была еще недостаточно взрослой, решила не зарабатывать, а отнимать. Всего-то полтора метра ростом, на голове два пучка, волосы из которых собирались в хвостик, что делало ее похожей на кролика. Но она всем задавала жару – была лидером среди группы проблемных детей. В таких группировках почему-то вертикаль власти устанавливалась, как в средневековые времена, – девочка, которая являлась подружкой главаря банды, становилась лидером среди девочек. Их иерархия несколько раз менялась, но позиция сестры Кансона сохранялась дольше всех.
Ученики средней школы были страшнее старшеклассников, потому что прибегали к насилию, не задумываясь о последствиях. Поэтому все в школе очень боялись сестру Кансона и ее банду. Нельзя сказать, что Кансона не любили, но просто избегали. Он не был членом банды, но и не то чтобы совсем не имел к ней отношения. Иногда он ходил вместе с ее участниками – и ровесниками, и старшими. Такая непонятная позиция Кансона скорее всего была бы недопустима в любой другой группировке, но тут все закрывали на это глаза из-за сестры.
На уроках Кансон обычно не слушал учителей, а просто рисовал комиксы. Он был очень талантливым – один в один мог нарисовать героев известных историй в картинках. Иногда он рисовал их в пропорции один к семи, а иногда – один к трем.
Вспоминая Кансона, Ынён все время гадала: стал он художником комиксов или нет.
Что-нибудь попить? Она вовремя остановилась, чтобы не предложить ему воды. Еще она подумала, что не зря в прошлые выходные убралась. Тогда было бы не очень удобно приглашать к себе гостя – неважно, мертвого или живого.
«Хм, живешь одна».
Услышав Кансона, Ынён немного обиделась. В этой фразе она почувствовала оценку. Конечно, живу одна, но до сих пор прожила достойно. Не хочу, чтобы какой-то мертвец меня оценивал.
«А почему ты не живешь с этим мужчиной?»
Ой, он уже знает про Инпхё. Эти мертвецы очень хорошо осведомлены.
– Ты же знаешь, мы не пара. А ты? У тебя был кто-нибудь? – спросила Ынён с улыбкой. Кансон отрицательно покачал головой, и она успокоилась. Да, это плохой возраст для смерти, когда оставляешь кого-то в живых. Хотя для любой смерти нет подходящего возраста.
«Уже неделя прошла, а я все не рассыпаюсь».
Ынён и без этих слов все уже видела – волосы, одежда, обувь были целыми. Когда Ынён взглянула на ботинки, Кансон в шутку притворился, будто снимает их. Ынён рассмеялась. Он был как живой – в нем сохранились все мелкие черты и детали. Ынён подумала, что пройдет еще много времени прежде, чем он превратится в желе, потом станет прозрачным и рассыпется.
«Другие очень быстро рассыпались, а со мной почему-то этого не происходит».
– Потому что ты молодой, – сказав это, Ынён поняла, как комично это звучит. Она имела в виду: «Ты не рассыпаешься, так как много чего не успел в молодости», но получилось: «Ты слишком молодой организм, поэтому и не рассыпаешься». Кансон тоже слегка улыбнулся.
«Поэтому я и вспомнил о тебе. Подумал, раз я еще долго тут пробуду, пообщаюсь-ка пока с тобой».
Ынён поставила перед Кансоном планшет и открыла приложение для рисования. Рука Кансона заскользила по экрану. Не так как у живых людей, но появилась нечеткая линия, он обрадовался. Рисовать, оказывается, могли и мертвые.
«Ничего себе! Получилось! Я статическое электричество».
– Рисуй сколько хочешь!
Так получилось, что они стали сидеть за одной партой – отчасти по их воле, отчасти нет. В их классе раз в неделю всех пересаживали. Если кому-то по жребию выпадал нежелательный сосед по парте, он обычно обращался к более слабому однокласснику, ниже его в иерархии, и предлагал поменяться местами. И вот, когда одной девочке достался Кансон, она попросила Ынён поменяться с ней местами, и та с удовольствием согласилась. Голос девочки был дружелюбным, и Ынён обрадовалась, что кто-то с ней заговорил. К тому же Кансон излучал неплохую ауру, поэтому она не колебалась. Он всегда сидел угрюмо, но вокруг его головы и плеч подпрыгивали маленькие желе. Его можно было не избегать, но все делали обратное.
С того дня оба втихаря не тянули жребий, поэтому всегда оставались за одной партой. Все равно остальные их избегали. Во время обеденного перерыва каждый из них ел сам по себе на своем месте, но все-таки это помогало им не чувствовать себя одинокими. Дети могли бы начать сплетничать про них, но о них – вечных изгоях – говорили только: «Эти двое странных все время сидят вместе». Их парта стояла в самом конце первого ряда. Летом там было жарко, а зимой холодно, глаза слепило от солнечного света, кондиционер дул прямо в шею, а доску было плохо видно. Кансон все время рисовал, а Ынён наблюдала за облачками любовной энергии, которые плавали над головами других детей.
Первым заговорила Ынён. Это получилось невольно, когда Кансон нарисовал Зелгадиса из «Рубак». Ынён очень любила этого персонажа.
