До того как термин «по соображениям совести» был вписан в закон, его использовали некоторые уклонисты, чтобы отличаться от родителей, которые не прививают своих детей просто по небрежности. Слово «совесть» в этом термине означало, что отказ от прививки был осознанным решением заботливых родителей. Уклонявшиеся от вакцинации по соображениям совести утверждали, что понятие совести не может и не должно как-то оцениваться, да и сами магистраты были сильно раздосадованы проблемой: требовать или не требовать каких-либо доказательств того, что отказ продиктован именно совестью. «Я не понимаю этот закон, – в полной растерянности говорил один правительственный чиновник. – Я видел вас, и вы сказали, что возражаете по соображениям совести, я не знаю, достаточно этого или нет». Слово «удовлетворить» было в конечном счете убрано из статьи закона, а в целом ряде меморандумов появилось разъяснение, согласно которому уклонист должен «честно» верить, что вакцинация причинит вред его ребенку, но уклонист при этом не обязан «разумно обосновывать» свою позицию. В обсуждении закона парламентарии пришли к выводу, что очень трудно дать определение понятию совести.
С момента принятия закона и до нашего времени Оксфордский словарь английского языка в первую очередь трактовал совесть в понятиях правоты и неправоты. «Ощущение правоты и неправоты в отношении вещей, за которые человек несет ответственность». Таково первое определение. В следующих шести определениях упоминаются этические ценности, справедливость, равенство, верность суждения, добросовестность, знание, прозрение и Бог; в восьмом и девятом определениях фигурируют чувства и сердце с примечаниями «в настоящее время редко» или «оставлено».
Джордж Вашингтон, сам переболевший оспой, долго решал болезненный вопрос о том, требовать или не требовать обязательной вариоляции солдат революционной армии, задолго до того, как вакцинация стала предметом совести. В 1775 году приблизительно треть Континентальной армии была поражена оспой во время осады Квебека. В конечном счете армии пришлось отступить после первого военного поражения в истории этой страны. Самая смертоносная эпидемия оспы в колониях унесла жизни 100 тысяч человек, но оспа была эндемичной в Англии, и британские солдаты были невосприимчивы к ней, так как большинство из них перенесли оспу в детстве. Это происходило до изобретения вакцинации, и Вашингтон не хотел подвергать свою армию вариоляции, которая была опасна и к тому же запрещена в некоторых колониях. Несколько раз он приказывал приступать к вариоляции, но через несколько дней отзывал приказ. Наконец, после того как по колониям разнеслись слухи о том, что британцы собираются распространить среди противника оспу, воспользовавшись ею как биологическим оружием, Вашингтон приказал делать вариоляцию всем новобранцам.
Если отчасти мы обязаны существованием этой страны принудительной вариоляции, то характером и волей мы обязаны сопротивлению этой же принудительной вакцинации. В ранний период отказов от вакцинации именно эти люди стали одними из первых, кто предъявлял судебные иски политической власти Соединенных Штатов. Именно этих людей надо благодарить за тот факт, что нам не приходится вакцинироваться под дулом пистолета, а также и за то, что никто не может сейчас оспорить право женщины на аборт. Во многих процессах, в связи с этим последним правом, прошедших в семидесятые годы, стороны упоминали в качестве прецедента дело Джекобсон против Массачусетса, дело, которое в 1905 году рассматривал Верховный Суд. В этом судебном процессе один священник отстаивал свое право отказаться от прививки на том основании, что предыдущая вакцинация причинила большой вред его здоровью. Но этот случай стал также прецедентом для запрета обысков и задержания без ордера граждан Соединенных Штатов. Постановление суда по делу Джекобсона стало попыткой сбалансировать интересы коллективов и государственной власти с правами индивида. Суд сохранил принудительный характер противооспенной вакцинации, но потребовал, чтобы штаты допускали исключения для людей, которые могли стать объектом несправедливости и угнетения по действию этого закона.
В Соединенных Штатах никогда не было единого федерального закона об обязательной принудительной вакцинации. В начале двадцатого века в некоторых штатах этот закон был, но его не было в двух третях штатов, а в некоторых штатах были даже законы, каравшие за принуждение к вакцинации. В некоторых школьных округах от детей, как и теперь, требовали справки о вакцинации для приема в государственные школы, но исполнялось это требование слабо. В трети школ в Гринвилле (Пенсильвания) дети могли легко получить освобождение от обязательной прививки.
Единственной рекомендованной вакцинацией в то время была вакцинация от оспы, которая тогда сопровождалась серьезными побочными эффектами, и к тому же вакцины часто были загрязнены бактериями. На пороге двадцатого века в этой стране появился новый, более мягкий штамм вируса оспы, Variola minor, который убивал всего один процент больных, в сравнении с летальностью от 30 до 40 процентов при заболеваниях, вызванных штаммом Variola major. Когда появился штамм оспы, забиравшей меньше жизней, неорганизованное сопротивление вакцинациям слилось в мощное антипрививочное движение, ведомое такими активистами, как Лора Литтл, которая выдвинула лозунг: «Будьте сами себе врачами; ведите свою машину сами!» В некоторых местах вооруженные толпы изгоняли людей, проводивших вакцинацию. «Прививочные бунты, – пишет журналист Артур Аллен, – были отнюдь не редкими».
Задолго до того, как термин «иммунитет» стали использовать в контексте заболеваний, его употребляли в контексте права для описания освобождения от службы или обязанностей в отношении государства. Иммунитет стал обозначать свободу от заболевания, как он обозначал свободу от службы в конце девятнадцатого века, после того как штаты стали требовать обязательной вакцинации. В странном столкновении смыслов, исключение из иммунитета, возможное согласно статьям закона о совести, было уже само по себе формой иммунитета. И сегодня право оставаться уязвимым к болезни остается легальной привилегией.
Если отложить в сторону словари, то понятие совести сегодня не более ясно для нас, чем оно было для наших предков в 1898 году. Мы знаем, когда ее нет: «Да у нее же нет совести!» – говорим мы. Но чего именно не хватает бессовестному человеку? Я задала этот вопрос моей сестре, которая преподает этику в Иезуитском колледже и является членом Кантовского общества Северной Америки. «Это очень сложный вопрос, – сказала она. – В восемнадцатом веке Кант писал, что мы обязаны проверять самих себя на наличие совести. То есть это предполагает, что это свойство непрозрачно, что его надо выявить и расшифровать. Кант считал совесть внутренним судьей и использовал метафору суда для объяснения работы совести. Перед судом совести самость человека является одновременно и судьей, и подсудимым».
Я спросила ее, не означает ли это, что наша совесть возникает из мышления, а следовательно, является производным ума. «Это развивающаяся концепция, – ответила она. – Когда-то совесть была теснее связана с эмоциями, но мы до сих пор говорим: ‘‘Я чувствую укол совести’’ – а это требует объединения мысли и чувства». Кант, сказала мне сестра, называл внутреннего судью «смотрителем сердец».
