«Жучки» в мартини и стреляющие ручки
Шпионский жанр — из числа самых любимых публикой, но романтические красавицы, соблазняющие лордов адмиралтейства и наследников престола, царят только в кино. Реальная работа шпиона скорее напоминает завод со своими инструментами и машинами. Романтика — если таковая и была — из профессии постепенно исчезла, а шпионаж и контршпионаж стали частью повседневной жизни.
Одна из лучших мировых коллекций шпионского арсенала — выставка «Совершенно секретно» во франкфуртском Музее почт и коммуникаций. Вообще-то организаторы пытались рассказать о криптограммах и шифрах. Но поневоле сфокусировались на шпионской технике ХХ века. Хотя и древние понимали в этом толк.
В Древней Греции, например, информация шифровалась и передавалась при помощи особого устройства — жезла, вокруг которого оборачивали папирус или пергамент. После написания зашифрованного послания папирус или пергамент снимали с жезла и могли отправить как обычное письмо. Прочитать полученное сообщение можно было, только снова обвернув полученный документ вокруг жезла аналогичной толщины.
Самый же первый из досконально изученных сегодня шифров принадлежит Цезарю. Император слал Цицерону письма, легко разгадываемые сегодня, но казавшиеся абракадаброй тем, кто эти послания доставлял: каждая буква в них была сдвинута на три позиции. Вместо «а» писалось «d», вместо «b» — «е» и так далее. В древние времена в моде были также «живые сообщения», когда посыльному обривали голову, писали на ней, затем ждали, когда волосы отрастут, и посылали его к адресату вновь постричься.
Собственные шифрованные языки имели и профессиональные сообщества, и нищие, и воры. Если верить любителям «великого и могучего» во всех его разновидностях, в России существовало не менее 70 тайных языков, наиболее известным из которых был язык бродячих торговцев — офеней, который обычно называют офенским (или афинским). Артели бродячих торговцев-разносчиков представляли собой нечто среднее между группой коммивояжеров и бандой мошенников.
Как это обычно бывает при таком роде деятельности, у офеней возникали проблемы и с властями, и с местными жителями. Поэтому неудивительно, что у этих торговцев появился собственный язык, куда входили иностранные слова и различные местные выражения. Он давал им возможность обмениваться между собой информацией во время выяснения отношений с представителями власти и покупателями.
Непосвященные едва ли были в состоянии понять разговор на офенском языке. Вот, например, как на нем звучит диалог о поездке в Москву с целью посмотреть на строящийся храм Христа Спасителя (дело происходит задолго до Лужкова и уж тем более Собянина):
— Масу зетил еный ховряк, в хлябом костре Ботусе мастырится клевая оклюга, на мастырку эбетой биряют скень юс — поерчим на масовском остряке и повершаем, да пулим шивару.
— Мас скудается, устрекою шуры не прикосали и не отюхтили шивару.
В переводе этот текст выглядит примерно так:
— Мне говорил один господин, что в столичном городе Москве строится чудесная церковь (клевая оклюга), на строительство делаются щедрые пожертвования — так поедем туда на моей лошади и посмотрим, а после купим товар.
— Я боюсь, как бы нас дорогой не прибили воры и не отняли товар.
А крестьяне нескольких сел Орловской губернии были обучены их помещиком шорному делу (изготовление конской сбруи было достаточно прибыльным занятием) и отпущены на оброк. Сообщество шорников было закрытым, только ученичество занимало пять-шесть лет. Орловские шорники имели свой тайный язык — разновидность офенского, который использовался для того, чтобы заказчики не могли понять, о чем говорят мастера.
В советское время артели шорников прекратили свое существование, стал забываться и их язык. В 40-е годы XX века были организованы экспедиции, чтобы описать этот язык, пока он не исчез окончательно. Если верить рассказам участников экспедиций, язык шорников стал вновь использоваться в качестве тайного во время немецкой оккупации. «В присутствии немцев, — читаем в экспедиционном отчете, — колхозники часто говорили по-офенски, проклиная фашистских захватчиков. Тогда особенно актуальной была бранная лексика офенского языка. Немцы настойчиво пытались узнать, что это за народ такой с таким странным языком, который ни одним военным словарем не предусмотрен, избивали колхозников, но так ничего и не добились».
В 1780 году шпионы секретного управления Джорджа Вашингтона использовали невидимые чернила, которые назывались «симпатической краской Джея». Для чтения посланий, написанных такими чернилами, требовался специальный реагент. Сообщения прятались в коробках, которые закапывались на коровьем пастбище. Чтобы сообщить о прибытии агентов, на бельевую веревку вывешивалась черная нижняя юбка. Бенджамин Толмейдж, глава секретной службы Джорджа Вашингтона, также использовал трехзначные секретные коды (там мог быть и код 007) для обозначения своих агентов.
Один из создателей самой популярной шифровальной машины М-209 Борис Хагелин (1892–1983) родился в России: его отец работал на одном из российских заводов Нобеля. В годы Второй мировой Борис продал в Америке 140 тысяч экземпляров оказавшегося столь популярным товара: несколько параллельных валиков с алфавитом создавали миллионы вариантов шифра. Вернувшись из США в Швецию, куда он перебрался еще до революции в России, Хагелин столкнулся с неожиданными трудностями: шведское правительство, обязавшее всех производителей потенциально военного оборудования предлагать его в первую очередь государству, намеревалось строго наказать блудного сына. В результате Хагелин осел в Швейцарии. Основанная им в Цуге фирма Crypto AG процветает до сих пор.
М-209 родила неподражаемую «Энигму». С этой знаменитой шифровальной машиной связана одна из самых больших тайн Второй мировой. «Энигму» взял на вооружение немецкий вермахт. Немцы были абсолютно уверены в ее непогрешимости. Еще бы — на разгадку всех комбинаций путем перебора потребуется три миллиарда лет. Так бы оно и было, но кто же знал, что в 1932-м поляки задержали на таможне груз, предназначавшийся для немецкого посольства в Варшаве. Была пятница, и за выходные польской разведке удалось понять принципы функционирования трех валиков «Энигмы». И хотя позднее немцы довели число валиков до восьми, вся их секретность пошла прахом.
В 1939 году англичане создали в Блечли-парк специальный отдел по дешифровке радиосообщений вермахта. Среди 10 тысяч его сотрудников, ежедневно слушавших и распечатывавших переговоры и приказы немецкого командования, были шахматисты и филологи-классики, выдающиеся математики и специалисты по кроссвордам. Вскоре на помощь им пришли сложные логические машины, а затем и компьютеры, которые помогали раскрывать все немецкие секреты.
После поражения армии Роммеля в Африке немцы стали чаще менять коды — не раз в три месяца, как раньше, а каждые восемь часов. Но и это уже не могло им помочь. Все сотрудники Блечли-парка свято хранили тайну, и немецкая армия использовала «Энигму» еще и в 1950-е. Лишь в 1974 году вышла книга Фредрика Уинтерботема «Операция Ультра», где раскрывались подробности давних побед. Одним из самых шокирующих признаний здесь было сообщение о том, что Черчилль знал о готовящемся налете нацистов на Ковентри. И отказался проводить эвакуацию, не пожалев мирных жителей. Черчиллю якобы не хотелось раньше времени обнаруживать то, что англичане владеют тайной вражеского шифра.
