Так, ладно, пора подумать о Лебедевой. Кто ее все-таки убил? И при чем тут вообще Макаров? Вряд ли он принимал участие в групповом изнасиловании.
— Слушай, Иван Андреевич, а жена учителя что-нибудь тебе рассказала интересное?
Ботаник так мило застыл с лопаткой в руках, подумал и через минуту ответил:
— Обычный учитель, потом директор… Все как у среднестатистического педагога. Жена его учитель тоже. Биологии.
Все замолчали и задумались. Ботанику, конечно, некогда было бездействовать, потому что на сковороде что-то то ли жарилось, то ли тушилось, то ли еще что там можно делать. А Леша облокотился на холодильник и потер подбородок. Знакомый жест — он думал.
Я не торопила его мыслительный процесс, помня, как это раздражает бывшего. Странно, раньше я об этом не задумывалась, а тут как-то само в памяти всплыло. И даже сейчас, наблюдая за ним, почему-то знала, что следом за этой нахмуренной складкой появится легкое подергивание правой щеки вместе с уголком губ. Секунда — и я улыбнулась. Так и произошло.
Наверное, я слишком по-идиотски смотрела на Лешу, подпирая подбородком спинку дивана, потому что он спросил:
— Что?
— Ничего, читаю твои мысли.
— У бабули училась? — спросил бывший.
Вот за бабулю я обиделась и отвернулась, заметив:
— Моя бабуля психиатр, а не экстрасенс.
— Все готово, — сказал Ботаник и через минуту подал мне тарелку с вилкой. Обслуживание по высшему разряду просто. Потом он протянул тарелку все еще задумчивому Леше, но тот даже не обратил внимания, и Ботаник несколько раз повторил: — Алексей Владимирович!
Бывший наконец перевел на него взгляд:
— Хватит ко мне по отчеству обращаться. Спасибо, — взял он тарелку.
— Ну что придумал? — спросила я.
— Мне кажется, — Лешины слова произносились с большими перерывами, пока он жевал, — что Макаров вообще ни при чем. Его смерть была естественной, просто совпала по времени, поэтому Лебедева и требовала отчет о вскрытии, сам учитель скончался банально. Больное сердце.
— Так все просто? — оторвался от еды Ботаник.
— Бритва Оккама, — усмехнулась я. — Это моя проблема. Я всегда все усложняю.
— Ты усложняешь — это факт, — заметил Леша, но мне показалось, что говорил он вовсе не о расследовании.
Так, СТОП!
— Леша…
Звонок домофона не дал мне закончить мысль. Мы все поняли, кто приехал… Ботаник быстро собрал тарелки и поставил чайник.
Михаил Юрьевич, зайдя в квартиру, окинул нашу компанию оценивающим взглядом и улыбнулся, сказав:
— Я бы вас всех пригласил к себе на работу, но вы вряд ли согласитесь. Итак, какие вопросы у нас на повестке дня?
Вот это деловой подход. С места в карьер.
— Присаживайтесь, — указала я рукой на кресло.
Гончарову два раза повторять не надо было. Он сел, закинув ногу на ногу, и посмотрел на Ботаника, который как раз ставил кофе на журнальный столик.
— Это ваша новая секретарша?
А вот это он зря. Не надо обижать моих сотрудников.
— Это мой коллега. Очень толковый, сообразительный молодой человек с аналитическим складом ума.
Леша, кажется, понял, что я начала злиться, и положил мне руку на плечо, легонько сжав его. Как будто успокаивал.
— Ладно, Ивонна, — посмотрел Михаил Юрьевич на часы от Майкла Корса, — у меня не так много времени, так что оставим лирику. Только помните, все, сказанное здесь, я никогда не озвучу под протокол, — и посмотрел на Лешу, как будто последние слова предназначались именно ему.
Бывший кивнул и спросил:
— Вы знали, как ваш сынок развлекался в школе?
Гончаров сделал глубокий вдох и кивнул. Он был напряжен и, кажется, зол. Вот только не на нас.
— Это была случайность.
— Случайность? — я даже приподнялась с дивана, слишком громко переспросив, но Лешина рука снова опустилась на плечо.
— Ивонна, я понимаю… Женская солидарность, все такое, — спокойно продолжил Михаил Юрьевич. — Но с этим живет не одна женщина. Я думаю, ваш… друг, — кивнул он в сторону Леши, — может показать статистику.
— При чем тут статистика? — постаралась я говорить спокойно. — Вы хоть понимаете, что это сломанная жизнь, пошатнувшаяся психика и невозможность жить дальше. Нет хуже участи для девушки, молодой очень девушки, чем та, когда ее рвут на части четверо пьяных ублюдков. Неудивительно, что и жить после такого не хочется.
Рука Леши все еще лежала на моем плече, Ботаник вообще где-то тихо сидел в уголке, а я смотрела прямо на Гончарова, на которого мои слова вряд ли произвели впечатление.
— Все люди разные, — философски изрек он после моей речи. — Сломалась девочка. Но подумай, если бы ты была на ее, что бы сделала? Ты бы не стала прыгать с крыши или плакать в подушку, а устроила бы своим обидчикам такую вендетту, что их яйца пошли бы на корм собакам.
Я даже услышала, как Леша едва сдержал смешок, хоть ситуация была совсем не смешная, а Ботаник где-то за спиной кашлянул и подал голос:
— Согласен. Ивонна Сигизмундовна поступила бы так, но речь не о ней.
— Вы откупились от Лебедевой? — спросила я, пока Гончаров, наклонив голову, сканировал Ботаника.
— Конечно, — перевел он взгляд на меня. — Сынок покаялся, пришлось подсуетиться. Заодно и дружков его прикрыл. Но вы же все понимаете, что миром правят деньги, а мать девчонки, поняв, что не сможет ничего сделать, взяла их с превеликой охотой. Но я, блядь, знал, что когда-нибудь эта история выплывет… Дебилы малолетние, — это явно было сказано не нам, а скорее просто на эмоциях. — Я понял, что вы докопались до этой истории, когда пришли к однокласснику Игоря. Дима, кажется, его зовут. Сынок прибежал ко мне с обычной просьбой: папа, разрули. Конечно, кому нужен юрист с судимостью? Да даже если бы вы и уговорили мать девчонки подать заявление, то не доказали бы ничего, я бы об этом позаботился, но репутация Игоря пострадала бы. А значит, и моя тоже. Так что… — Михаил Юрьевич развел руками, — не стоит копаться в том старом деле. Это никому не надо.
— Но есть и новое дело, — сказал Леша, пока я переваривала речь Гончарова, который, кажется, не видел в групповом изнасиловании ничего предосудительного. — Убита сестра той девушки, кто-то убивает участников того события. Может, ваш сын следующий? И, кстати, почему он в школе не носил вашу фамилию?
Гончаров улыбнулся, но не спешил отвечать. Взял кофе, сделал глоток и поморщился, отметив:
— Остыл, редкостная гадость. Игорь — сын моей любовницы, он только при замене паспорта в двадцать лет взял мою фамилию. Жена к тому времени уже умерла, а он мой единственный ребенок, так что это было закономерно. А насчет следующего… Вы не преувеличиваете?
