Всё это, вместе взятое, вполне может довести до крайности ревнивую женщину. И если бы он, Синичкин, действительно с кем-нибудь интрижку завёл, жена бы узнала и клялась, что простит ему. Только бы узнать. Нет, ни на чём она его подловить не могла. Он ни с кем из своих клиенток не встречался. Это её и доконало.
Однако не будем отклоняться от темы. Был, получается, наш Синичкин несчастен и угнетён, с одной стороны, побегом жены, а с другой стороны, своей схожестью с артистом Куравлёвым. Иногда даже думалось ему, что это предел, что нет на земле другого такого несчастного человека. Однако убедился вскоре, что это не так.
Однажды был он в Доме литераторов, куда пришёл по одному из билетов, присылаемых ему регулярно женой одного известного писателя. Сам писатель на разные мероприятия не ходил, а жену пропускали и так, без билетов.
Сидел Синичкин в кафе, ожидая начала вечера, как вдруг кинулся к нему человек и закричал:
– Валька, Валька! – Увидев недоуменный взгляд, запричитал человек ещё громче: – Ты что, придурок, не узнаёшь меня?
– Я не Валька, – обиженно сказал Синичкин, – я Владимир.
– Да брось ты, Вальк, хватит выёживаться, тебя только с Куравлёвым спутать можно.
И тут понял Синичкин, что не один он такой – есть и другие люди, похожие на Л. Куравлёва. И есть люди, похожие на Смоктуновского, на Магомаева, на Лещенко. И среди них есть те, которые прекрасно себя чувствуют, а есть и другие, такие, как Синичкин. Так что дело не в похожести, а в характере. Это его несколько успокоило. И таким вот, уже привыкшим к своим недостаткам, он, Владимир Синичкин, и явился на Курский вокзал в сопровождении своей мамы с целью сесть в поезд и приехать на юг в дом отдыха.
В купе кроме Володи был всего один пассажир. Мама рассказывала Володе, что она положила ему из съестного, и называла сына по имени, чтобы сосед по купе, глаз с Володи не сводивший, понял, что это никакой не Куравлёв, а её сын Володя Синичкин.
Надо добавить, что для неё он был Володя, а для окружающих давно бы пора ему быть Владимиром Сергеевичем. Но, увы, никто его так не называл, а называли все Володей. Есть такие люди, с обликом которых никак не вяжется обращение по имени и отчеству. Простое, открытое лицо, ясная улыбка, чистые глаза, обаятельная внешность.
И вот уже расцеловались мать с сыном, и махала мама на прощание с платформы и даже слезу пустить хотела, но вовремя вспомнила, что не на войну ведь едет сын, а в отпуск. Тронулся поезд, прибавили шагу провожающие, замелькали вагоны пригородных электричек, стал уменьшаться, а потом исчез совсем вокзал, обернулся Володя к соседу по купе, а у того уже стол накрыт.
На столе стояла уже открытая и початая бутылка коньяка, лежала ножками вверх варёная курица, а вокруг неё помидоры, огурцы, зелёный лук, и в стороне сиротливо стояли две бутылки минеральной воды, заготовленные предусмотрительным железнодорожным начальством.
– Прошу к столу, товарищ Леонид, – гостеприимно сказал сосед по купе, эдакий крепыш, ещё до отпуска загоревший до середины лба. Выше, видно, мешала кепка или, скорее, тюбетейка: кепка такой резкой границы не даёт. – Прошу к столу, товарищ Леонид, – твёрдо повторил сосед, – чем богаты, тем и рады.
Ну что было делать бедному парикмахеру! Смотреть на все эти прелести и, глотая слюну, отказываться? Забиться в свой угол, читать фальшиво-сосредоточенно книгу, а часа через два, совершенно изнемогая от голода, достать мамины котлетки и бутерброды с сырковой массой или же устроить скандал, потому что надоело, надоело?.. Нет, конечно нет. Надо принять приглашение, сесть, согласившись с тем, что ты актёр, ну хотя бы на время обеда. А потом, потом… Но не такой человек Володя Синичкин. Не может он просто так согласиться, и не может он просто так отказаться. И потому потупил глаза наш бедный парикмахер и сказал:
– Извините, я не Леонид.
– Да ладно тебе, не Леонид. Да когда я у нас на Алтае расскажу, что я с самим Куравлёвым водку пил… да меня, если ты хочешь знать… да у нас, если хочешь знать, ты любимый артист. А знаешь, после какого фильма? «Живёт такой парень». Да если я расскажу, что пил с тобой водку…
– Коньяк, – вдруг ни с того ни с сего произнёс Синичкин.
Сосед аж оторопел:
– Ну коньяк… А ты что же, водку любишь?
– Да нет, мне всё равно. Просто я не Леонид, понимаете, зовут меня Владимир.
– Понимаю, понимаю, слыхал, маманя вас так называла. Но я так понимаю, что пристают, вот вы и скрываетесь. Ясное дело. Так мы же здесь вдвоём, кто ж нас услышит.
Сосед встал и захлопнул дверь в коридор. Протянул руку:
– Семёнов Николай Павлович.
– Синичкин Владимир. – Он уже давно не называл отчество, понимая, что никто его по отчеству звать не будет.
– Ну, одни же мы, – пожал плечами Николай Павлович, – чего теперь-то из себя строить! Одни, говорю, не боись, парень. Ты же наш, алтайский.
– Не боюсь я ничего. Просто я Владимир, а не Леонид. Понимаете, похож я на артиста, но не артист.
– Ну ладно, слушай, артист, не артист, садись ешь, потом разберёмся. Садись, что ли!
– Я с удовольствием приму ваше приглашение, но только присоединив к вашим замечательным закускам свои скромные запасы, – витиевато начал Синичкин.
Он вообще, когда волновался, – а волновался он всегда, когда разговаривал с малознакомыми людьми, – начинал говорить витиевато. И, говоря витиевато, доставал из спортивной сумки котлетки, завёрнутые в пергамент, сырники, творог, варенье, бутерброды с творожной массой. Всё это рядом с курицей и коньяком выглядело жалко, и Синичкин не мог это не почувствовать, а почувствовав, добавил:
– К чаю.
Семёнов Николай Павлович, также почувствовав неловкость от съестных запасов Синичкина, только воскликнул:
– Ну ты даёшь!
– Давайте есть, – сказал Синичкин, желая разрядить обстановку, – и забудем о том, что я артист.
– Забудем, – согласился Семёнов, – ты не артист. Артист не ты. Тот артист – другой. А ты на него похож, – приговаривал Семёнов, разливая коньяк. – А раз его нет среди нас, но мы его всё-таки любим… Любишь ты артиста Куравлёва?
«Ненавижу!» – хотел крикнуть Синичкин, но вслух сказал:
– Как артист он мне нравится.
– Ну вот, давай и выпьем за артиста Леонида Куравлёва, за здоровье, за счастье в семейной и личной жизни.
Они чокнулись, и, как только Синичкин опрокинул содержимое стакана в рот, Семёнов добавил:
– И чтоб ему на юге отдохнуть получше.
Синичкин так и поперхнулся.
– Да не Куравлёв я, не Куравлёв! – закричал он, не зная, что раньше делать – протестовать или закусывать.
– А кто говорит, что ты Куравлёв? – резонно спросил Семёнов.
– А что же вы говорите «на юге отдохнуть»?
