Непременно нужно поступить в институт. И Синичкин, надеясь на то, что он провалится на экзаменах, стал поступать. И, как назло, не провалился. Нечего и говорить, что все пять лет обучения в институте он делал причёски всем девочкам своей группы. Только своей, потому что девочки своей группы строжайше запретили Володе делать причёски посторонним. Так и получилось, что на общих со всем курсом лекциях девочки из Володиной группы выглядели значительно красивее, чем все остальные. Это обстоятельство помогло им ещё в институте удачно выйти замуж в основном за преподавателей, аспирантов и студентов старших курсов того же института. Это переполнило замужних девочек такими чувствами благодарности, что Володя мог быть спокоен за свои зачёты, чертежи и экзамены. Мужья девочек не оставляли его без снисходительного внимания.
После института Володю Синичкина взяли в армию, где он служил в десантных войсках. А в перерывах между марш-бросками, вылазками и парашютными десантами делал причёски жёнам офицеров и дочерям тех же офицеров, за что был ненавидим городским парикмахером. Хорошо ещё, что в десантных войсках Володю обучили приёмам самбо и карате.
Вернувшись домой, Володя Синичкин отработал положенное на предприятии – в конструкторском бюро. Там за своим кульманом он аккуратно и добросовестно делал причёски всему предприятию. Застигнутый врасплох главным конструктором, Володя сделал его жене замечательную причёску, после чего его инженерная карьера закончилась и он навсегда перешёл в салон под названием «Локон», где и работает по сегодняшний день. А мог бы ведь начать работать на шесть лет раньше и набрать за эти шесть лет соответствующую квалификацию. Вот к чему привела Володина непринципиальность в прошлом.
И теперь он был принципиальным во всех жизненных проявлениях, хотя и понимал, что принципиальность такая черта характера, которая приносит больше неприятностей, но, как думал Володя, в конце концов вознаграждается. Так ему казалось. А огорчений, вызванных его принципиальностью, было полно. С одной стороны, прояви он свою принципиальность когда-то, он бы сразу занялся своей любимой профессией. С другой стороны, будь он не таким принципиальным, может быть, и сейчас бы счастливо жил со своей женой.
Ведь как ему все советовали: «Да заведи ты какую-нибудь интрижку! Ведь изводится человек. Что ж, тебе не жалко, что ли, родную жену? Она тебя с кем-нибудь увидит после работы, причёску ей испортит, тебе скандал закатит, поплачет, и дело кончится. Ну, не можешь интрижку завести, придумай, наври, что завёл». А он своё: «Не могу ни изменять, ни обманывать».
Ну что ты будешь делать! Довёл человека до белого каления. Не выдержала, сбежала к другому.
А он, Володя Синичкин, конечно, переживал. Он её все-таки любил. И голова у неё была уникальная. Он с этой головой мог чудеса творить, он на ней такие причёски делал – несколько лет призовые места среди парикмахеров страны держал. Да что там, один раз даже за границу ездил. В Монголию. И там получил Гран-при, только он по-монгольски как-то по-другому называется. А теперь вот уж много лет Синичкин пребывал в одиноком состоянии. То есть, конечно, он иногда встречался со своими клиентками. Но всё это было не так, как хотелось. Клиентки – это особая статья. Большинство из них всё-таки смотрели на него сверху вниз, никогда не забывая, что он их обслуживает. И несмотря на то что считалось честью делать причёски именно у него, всё равно смотрели на Синичкина сверху вниз.
Другие, те, кто не были его клиентками, смотрели на него снизу вверх и заискивали – пытались завлечь его в свои сети, но Синичкин чувствовал, что они преследуют определённые меркантильные интересы, а именно стать его клиентками.
Была, правда, и другая категория женщин, которые разговаривали с ним на равных. Но это были женщины-парикмахеры. И они не вызывали у Синичкина никаких эмоций, кроме производственных. В них для Синичкина не было никакой загадки, а смотрел он на них не как на женщин, а как на товарищей по работе. Впрочем, и они смотрели на него не как на мужчину, а как на товарища по работе.
Вот так и получилось, что Синичкин был одинок, жил в однокомнатной квартире, походил на артиста Л. Куравлёва, а в данный, описываемый момент ехал в дом отдыха «Спартак» без путёвки и паспорта.
Оставшись один на один с Синичкиным, Семёнов сам немного помучил его за обедом. Он обстоятельно выяснил, почему в фильме «Мы, нижеподписавшиеся» Л. Куравлёв так долго терпел приставания Олега Янковского к жене Куравлёва артистке Муравьёвой. Никто не спорит, он, Янковский, конечно, артист хороший, но это же не значит, что можно приставать к чужим жёнам.
– Он же не знал, что это моя жена, – лениво возражал Синичкин.
– Он не знал, – петушился Семёнов, – но ты-то знал, что это твоя жена.
– Нет у меня жены, – сказал Синичкин грустно, – сбежала она от меня.
– И правильно сделала, – обрадовался Семёнов. – Какая жена такое вытерпит! Ее, понимаешь, посторонний мужчина прихватывает, а он сидит и кашляет. Тоже мне, кашлюн нашёлся.
Но, видя, что «Куравлёв» не в духе, Семёнов, побурчав немного, оставил любимого артиста в покое.
И вот наконец южный город с его запахами неведомых растений, шашлыка, ткемали и ещё чего-то горного, возбуждающего и жизнеутверждающего. Загорелые женщины, толпа местных жителей, предлагающих комнаты совсем рядом с морем, базаром, горами и всеми прочими удобствами. Автобусы, из которых противными голосами зазывают санаторных отдыхающих, таксисты, комплектующие пассажиров по принципу «по одной дороге, но в разные стороны».
А вот и наш герой В. Синичкин под покровительством Семёнова усаживается в такси, и трудно поверить, но вдвоём едут в одной машине. Видно, надоело таксомоторному диспетчеру ничего не делать, и пришлось таксисту ехать всего лишь с двумя пассажирами в сторону дома отдыха «Спартак». Семёнов радовался жизни, хлопал Синичкина по коленям, а Синичкин пребывал в тяжёлых раздумьях.
– Ну что? – подтрунивал над ним Семёнов. – Теперь небось не станешь говорить, что не артист. Володькой небось не назовёшься. Будешь как миленький Куравлёвым. Иначе – хана.
– А вы бы не радовались чужому несчастью, а помогли лучше.
– Тоже мне несчастье, – засмеялся Семёнов, но, увидев мрачное лицо Синичкина, всё же подбодрил: – Ты, парень, не боись. Всё будет хоккей. Со мной не пропадёшь. А ты уж если так от публики бережёшься, надел бы очки тёмные.
– И правда, – вспомнил Синичкин и нацепил себе на нос чудовищного вида светозащитные очки.
– Ну ты даёшь! – развеселился Семёнов. – Трофейные, что ли? У нас такие лет сорок не выпускают. Может, это для плаванья лучше или для газосварки. Может, артиста в тебе и не признают, но как шпиона могут арестовать.
Синичкин молчал, смотрел в окно. Доехали до дома отдыха. Семёнов оставил Синичкина у администратора корпуса и забежал внутрь. Что уж он там говорил, неизвестно, но только, когда Синичкин потом вошёл в корпус, с ним почему-то разговаривали шёпотом. Женщина с крашеными буклями говорила, озираясь:
