– Расскажите о своём творческом пути.
– Ну что вам сказать, – начал входить в роль Синичкин. – Я с детства хотел быть то лётчиком, то врачом, а потом подрос и понял, что могу быть только артистом и тогда сбудутся все мои мечты: я смогу быть и лётчиком, и врачом. Вот я и поступил в театральный институт.
Кто-то из зала крикнул:
– А я читал, что вы ВГИК закончили!
Синичкин на миг смешался, но нашёл выход из положения:
– Я и говорю, поступил в театральный институт, а закончил ВГИК, потому что уже на третьем курсе понял, что жить не могу без кино. Потому что кино – самый массовый вид искусства. Ну вот, закончил я институт, потом работал и стал парикмахером, – вдруг неожиданно для себя сказал Синичкин.
– Кем-кем? – переспросили из зала.
– Артистом стал. – Синичкина аж в жар бросило, поэтому он поспешил продолжать: – Вы не думайте, что артистом быть легко. – А далее Синичкин стал вспоминать чужие байки о том, как трудно живётся им, артистам, как они в холод лезут в прорубь, в пургу замерзают, по восемнадцать раз снимаются в одном кадре – и всё это ради самого массового из искусств, ради кино.
– Если так трудно, взяли бы да бросили! – крикнул из зала какой-то зануда, но на него тут же зашикали, а какая-то женщина даже сказала:
– Люди мучаются, страдают, чтобы потом такие, как вы, удовольствие получали. Люди ради искусства стараются.
– Да, да, – не унимался зануда, – а денежки-то небось лопатой гребут!
На него опять зашикали, но вопрос остался висеть в воздухе, и какой-то мужчина встал и оформил его словами:
– Вы меня, конечно, извините, мы с полным уважением относимся к киноискусству, но всё-таки какая у вас, у артистов, зарплата? Ну, если вы свою не хотите назвать, то какая, допустим, у других? А то у нас спор – одни говорят, у вас зарплата, а другие спорят, что артисты после концерта всё, что в кассе, между собой делят.
Синичкин не знал, что говорить. Смешался, начал что-то лепетать, потом вдруг ясно и чётко ответил:
– Зарплата у нас от выработки – сколько клиентов обслужил, столько и получишь, ну и от качества. Клиент если доволен, то всегда приплатит, хотя лично я никогда сверх не беру.
В зале никто ничего не понял, но последние слова так понравились, что все зааплодировали. А потом кто-то вдруг спросил:
– Ваше хобби?
И Синичкин тут же ответил:
– Дамские причёски.
Зал был в недоумении.
– Ну да, люблю женщинам причёски делать.
И так как зал продолжал молчать, Синичкин сказал:
– Не верите? – И, обращаясь к сидящим, произнёс: – Вот если есть желающие, я могу продемонстрировать. Но чтобы понятнее было, мне нужны особые волосы. Вот как у вас. – И Синичкин показал на подмосковную учительницу.
Надя на сцену не шла, её подталкивали:
– Идите, идите, артист просит.
– Ну как вам не стыдно, вы же всех задерживаете! Надя вышла, и Синичкин показал всему залу, что он может сделать при помощи одной расчёски. Он продемонстрировал всем, как меняется внешность женщины в зависимости от её причёски. То есть он зачёсывал волосы в одну сторону – и лицо становилось одним, в другую – и лицо становилось другим. И, делая всё это, он тихо разговаривал с Надей, говорил ей о том, что не хотел её обидеть, просил о свидании. И когда она не согласилась, вмиг сделал ей такой начёс и хотел уже проводить со сцены, но вернул и вмиг уложил волосы так, как было лучше всего. И успел сказать ей среди аплодисментов:
– Жду вас в беседке.
И под эти же аплодисменты Надя гордо ушла со сцены. А на смену ей вышел культурник и объявил окончание вечера, сказав, естественно, о том, как порадовал артист всех зрителей своим искусством. Зрители были довольны, а Синичкин уже бежал через служебный выход к беседке. Минут через пять появилась Надя.
– Как вам не стыдно так издеваться над человеком! Что вы со мной сделали! Вы меня опозорили.
– Постойте, постойте, – пытался оправдаться Синичкин. – Что же я вам плохого сделал?
– Я вас знать не желаю.
– А я вас люблю, – сказал Синичкин.
– И я вас люблю, – ответила Надя, – но это ничего не значит. Я знать вас не желаю.
– Но как же так? Если вы любите меня, а я люблю вас?
– Нет, это невозможно, – сказала Надя. – Давайте я поцелую вас, и всё! И навсегда!
– Давайте! – закричал Синичкин. – И навсегда!
Они поцеловались, и Надя сказала:
– Это был наш первый поцелуй и… – Она хотела сказать «последний», но Синичкин не дал ей договорить:
– Не первый. Мы с вами вчера целовались!
Что за дурацкая манера была у Синичкина – всюду соблюдать точность и скрупулёзность! Какое-то гипертрофированное правдолюбие. Ну кто считает – первый, второй? Да хоть сто тридцать второй! Говорит человек «первый», значит, пусть будет первый, а он спорит.
– Первый, – сказала Надя.
– Нет, второй, – возразил Синичкин.
– А я говорю, первый! – сказала Надя.
– Ну как же первый, когда первый был в тот раз! – настаивал Синичкин.
– А я говорю, первый, потому что тот раз не считается.
– Это почему же не считается?
– Потому что тот раз был против моего желания.
– Всё равно второй.
– Нет, первый и последний.
– Ну хорошо, пусть первый.
– Но всё равно последний.
– Как последний? – удивился Синичкин.
– Вы только не обижайтесь на меня. Я всю ночь сегодня не спала. Я боролась со своим чувством, но оно оказалось сильнее меня.
– Вот и прекрасно! – воскликнул Синичкин и вновь попытался поцеловать Надю, якобы в подтверждение своих слов.
– Нет, вы меня послушайте, – отстранилась Надя, – это очень важно. На вашем вечере мне удалось побороть своё чувство. То есть я теперь сильнее его, хотя оно и живёт в моей душе. Не перебивайте меня. Я поняла, что мы не можем быть вместе. Вы знаменитый артист, а я простая учительница. Я смотрела сегодня, какой вы на сцене и как вас все любят. И поняла, что мы не можем быть вместе. Что я могу противопоставить всему этому? Я, простая подмосковная учительница? И прошу вас, не возражайте мне. Всё это будут слова. Я, может быть, не смогу возразить вам, но чувствую, вот именно так я чувствую. Давайте расстанемся по-хорошему.
– Значит, – сказал Синичкин, – если бы я не был киноартистом, вы бы меня полюбили и мы не расстались бы?
– Ну конечно, – ответила Надя и ушла.
Вот такая история. Синичкин остался в беседке один. Сердце его разрывалось. Зачем он пошёл на этот идиотский компромисс! Ведь у него есть свои принципы. Если бы он не выдал себя за артиста, всё было бы нормально. Об этом он и сказал Семёнову прямо и откровенно:
