У мамы такой вариант объединения вызывал сомнения, так как две матери (теща и свекровь) в одной квартире, на одной кухне вряд ли уживутся. Кроме того, мать (О.Б.) больше тяготеет к дочери, чем к сыну, поэтому она со своей стороны предложила искать вариант однокомнатной квартиры (или даже комнаты в общей квартире) для себя и трехкомнатной квартиры для новой семьи Олега. Однако Л. и О.Б. настаивали на своем, более того, упрекали: «Вы совсем не любите своего сына, Вы не хотите создать для него условий». Это было чудовищной несправедливостью. Мама хотела упростить положение Олега в его новой семье, не обременять собой, не ставить в положение выбора и т. д. Однако нажим был крутой и, в конце концов, Олег сдался – сошлись на том, что поскольку 4-комнатная квартира будет только в Центре, то в случае конфликтной ситуации ее всегда можно будет разменять.
Снова началась обменная эпопея, и тоже все шло не быстро и не просто. Только благодаря вмешательству и помощи Театра на Малой Бронной, где тогда работал Олег, удалось получить квартиру на Смоленском бульваре.
Итак, объединение состоялось, и хотя мама никакого энтузиазма не испытывала, но для Олега и его спокойствия уже была согласна на это.
Маме тогда исполнилось 72 года, чувствовала она себя неважно (гипертония, ишемия, глаукома). Естественно, получилось так, что все домашнее хозяйство легло на плечи О.Б. и Л., а все материальные ресурсы в «общем котле»: заработки Олега и две пенсии матерей. Л. не работала. Материальное положение было довольно сложным – для новой квартиры, ее ремонта и обустройства пришлось влезть в долги. И уже тогда, еще при Олеге, возникали разного рода трения и попреки, что вот О.Б. одна и достает продукты, и готовит, а ей не помогают. Мама принимала эти попреки на свой счет, начинала оправдываться или что-то советовать. Голоса повышались… и тут выходил Олег, и все замолкали. Он выступал и как покровитель, и как примиритель, и ему это нравилось. Он шутил тогда, что на его плечах «четыре бабы: мать, жена с тещей и Кенька (их кошка)». Особенно был доволен он тем, что у него появился, наконец, свой кабинет, где он мог в тишине полностью погрузиться в работу. Послушать любимые пластинки, читать или смотреть в окно на Москву, на Кремль, на соборы, угадывать улицы и переулки, прокладывая пешие маршруты. При нем в доме было тихо и спокойно, не было тусовочного столпотворения, шумных компаний. Приходили по делу, коллеги и близкие друзья, часто наведывалась я, приезжал сюда мой муж, частенько забегала дочь проведать бабушку и просто пообщаться со всеми.
Однажды Тане потребовалась творческая консультация – по программе обучения требовалось подготовить художественное чтение, и Олег «ставил» ей стихотворение Р. Киплинга «Если».
Вообще, у них всегда были хорошие отношения – с его стороны несколько покровительственные, с ее – восхищенно-доверительные. Олег с самого рождения ее заботливо опекал, обязательно привозил что-нибудь из своих экспедиций: то вязаный комплект, то пуховый комбинезончик. А к 18-летию из Англии – первые джинсы Wrangler.
Казалось бы, все устроилось. Бытовая сторона – как хотелось, как мечталось, а в душе смятение и неудовлетворенность. Неистовые, до полного изнеможения, репетиции Дон Жуана и Лунина и – внезапно уход из театра. Режиссерские курсы – опять не то. Желанная работа на ТВ по Чехову для научно-популярной программы «Драматургия и театр», удачные съемки в Мелихове, прекрасная партнерша Е. Симонова (Треплев и Нина). И вдруг – пленка оказывается засвеченной: технический брак. Чудовищная травма на «Мосфильме», когда он попал в «запретный» список. И, наконец, изматывающие, ненавистные, но вынужденные, поездки от Бюро кинопропаганды, особенно в последние два года. Он вообще не любил никакой публичности, редко давал интервью, никогда не «подавал» себя, считал, что место артиста в его искусстве, а не в пропаганде.
В конце 1980 года на телевидении – «Поэзия Лермонтова». Эта программа прозвучала для меня как мрачное неотвратимое предзнаменование. «На смерть поэта». Олег читает медленно, внешне сдержанно, но с таким внутренним напряжением, столько собственной горечи, ненависти клокочет в как бы сдерживаемых словах: «…не вы ль сперва так злобно гнали…», «…к чему теперь рыданья…», «…судьбы свершился приговор!». Он читал эти строки как реквием самому себе. Последнее стихотворение «Наедине с тобою, брат…» – как трагическое пророчество себе же: «…на свете мало, говорят, мне остается жить!» «Да что? Моей судьбой, сказать по правде, очень никто не озабочен…».
Тут же позвонила Олегу. Он, конечно, тоже смотрел. Я не могла сказать, как именно я восприняла все, и только сквозь слезы произнесла: «Потрясающе!». – «Ну вот, а ты, дурочка, реветь. Правда, получилось…»
3 марта 1981 года. Звонок из Киева – и все. «Судьбы свершился приговор!» Смерть – и уже ничего не сделать, ничего не изменить…
Постскриптум. Лиза хотела сделать кабинет Олега мемориальным. Не получилось. Аминь!
Татьяна Антонюк. Мой дядя Олег.
Москва. Октябрь 1994 г.
Как оказалось, мое общение с Олегом началось прямо с моего рождения. Это открытие состоялось в начале марта 1981 года. Это были дни предпохоронные. На Смоленском каждый день бывало много народа. Кажется это было прямо в канун похорон… Пришел М. Кононов. Е. А. представила меня ему.
«Ужель та самая Татьяна?» – прореагировал он на это представление. «Да, Татьяна, вероятно, та самая. А какая та самая?» – «Для которой мы всей группой сочиняли сказки!».
Естественно, я не могу помнить то, что происходило, когда мне было 1–2 года, да даже меньше, а Олег никогда об этом не рассказывал. Он, вообще-то, не очень любил распространяться на подобные темы. Никогда не говорит о том, как он любит свою мать, сестру, племянницу. Полнота чувств не предполагает звона о них.
В раннем детстве я Олега даже побаивалась. Он был из тех взрослых, которые никогда не заигрывают и не сюсюкают с малыми детьми, поэтому выпадают из общего шаблона и тем настораживают. Это не сразу понимаешь, к такому стилю общения надо привыкнуть. О подобных же чувствах к Олегу в детстве рассказывала моя троюродная сестра Ольга. Она тоже терялась и тушевалась, когда встречалась с ним в Авангарде, а он просто начинал с ней разговаривать, как с совершенно взрослым человеком.
Однажды в Авангарде Олег играл с кем-то в шахматы. Ольга крутилась тут же и без конца спрашивала: «А почему конь? А где королева? Ты выиграешь?». Наконец Олег не выдержал: «А вали-как ты, Оля, в трюм!» – «А где трюм?» – «А это ты спроси у папы». (Отец Ольги – капитан-речник). Ольга убежала, но скоро вернулась с вопросом «Дядя Олег, куда ты меня послал?». Мы все рухнули. Олег развлекался больше всех. (Потом пришла бабушка и рассказала, что Ольга выбежала из нашего дома и побежала к своему, повторяя на ходу «Вали в трюм, вали в трюм…». Вдруг споткнулась, упала, встала, сказала: «Забыла» и побежала назад, как оказалось, уточнить адрес посыла).
Года два назад вдруг всплыла еще одна подробность, о которой я забыла за давностью лет. Подруга детства вспомнила, как Олег показывал нам фокус с «отрыванием пальца». Знаете, когда к согнутому пальцу одной руки приставляется согнутый палец другой руки и эта конструкция сдвигается. Значит, имел место визит Олега к нам в гости, который я забыла, но который помнит подруга, для которой встреча с живым актером много значила.
