– Раз познакомились – присаживайся!
Он сел на краешек скамьи, рядом. Спрашиваю:
– Не тот ли Даль, что в картине по Аксенову играл? («Мой младший брат» только-только прошел по экранам страны).
– Тот.
– Ну, брат, жизнь тебя сильно изменила за год!
Он говорит:
– Работаем…
– Над собой?
– Не-е… Над новой ролью.
Оказывается, параллельно с Анненским, он снимается у Аграновича в уголовной драме. Вот это – его роль была! Я и на закрытом мосфильмовском показе ее смотрел, и в кино потом – раза три.
Удивить меня нельзя – я в актерстве все видал. Но Олег Даль в этой киноленте – «Человек, который сомневается», меня здорово потряс.
На следующее утро снимается мой эпизод. И я с упоением импровизировал, хохмил, пел – «Я мал-а-ленькая… б… алерина!». И Даль там где-то недалеко в кадре был.
А после съемки, в обед, он ко мне подходит. И, тоскливо так помолчав, говорит:
– Дядь-Гош (в одно слово!), тебе че – деньги, что ли, так нужны?
Я просто онемел от такой наглости!
А он уже полез рукой в нагрудный карман клетчатой ковбойки. И достает довольно большую пачку трехрублевок. Протягивает их мне:
– Возьми, дядь-Гош! Только в таком говне не растворяйся.
«Не понял!» – подумал я тогда. Он не понял, что такие эпизоды можно и бесплатно сыграть – только бы дали возможность! И еще я подумал тогда… Как объяснить им – молодым и амбициозным – что ценно в профессии актера?! Ведь актер подневолен, зависим от режиссера, поэтому их взаимопонимание и дает какую-то творческую свободу, редкую возможность проявить себя. И вообще… Нужно ли это объяснять?! И, если «да», то с чего тогда начать?!.. Разговор с «размечтавшимся»? С большими запросами на значительные роли у крупных режиссеров.
Другой бы, наверное, ему по уху врезал. А я таких мальчиков сто-о-олько в конце 30-х повидал!.. Да только где они все теперь… После мало кого миновавшего, особенно в среде творческой, 1937-го года.
Вообще… У меня лично было два возможных варианта реакции. На него, на юного Олега Даля. Встать и молча уйти. Или продолжить общение. Выбрал второе.
– Присядь-ка. Поговорим…
В свое время (был тогда даже моложе своего собеседника) я смотрел во МХАТе спектакль «Вишневый сад». Знаменитая постановка! Это было в начале 1930-х годов. Ходил на него не один раз.
Фирса играл Николай Павлович Хмелев. Кстати, эту вот именно «стариковскую» свою роль он исполнял еще в юности – на любительской сцене, по-моему. А во мхатовский спектакль вообще – ввелся! После целой череды блистательных исполнителей.
Играли там все «старики». Хмелев работал поразительно. Роль Фирса ведь небольшая по сути внешней. Немного как бы – фоном основного действия. Николай Павлович развернул это все в иную, и довольно жутковатую сторону. Как удав кроликов он зрителей завораживал.
Роль в спектакле, который шел во МХАТе уже более тридцати лет, Хмелев играл, удивляя своей трактовкой этого образа зал. И пугая (мною, например, это явно ощущалось!) органичностью своего решения – партнеров! И дело было отнюдь не в гриме совершенно необычном, и не во «вхождении» его в образ. У Хмелева была поразительная трагическая мощность его дарования, которая в Фирсе проявилась неожидаемо для всех.
Даль перестал дышать буквально, так внимательно меня слушал…
Уже лет так через пятнадцать мы вместе с ним выступали неоднократно перед зрителями. И я лично слышал и видел на одной из его встреч, Олега, обратившегося к людям со словами: «Как говорят у нас в театре: нет маленьких ролей, даже крохотная роль – главная!»
Ну, уж не знаю, что говорили у них в театре (я при этом не присутствовал), но тогда, в Одессе, очень много, хотя и сжато, было сказано мной ему о невероятной трудности исполнения и на сцене, и на экране именно маленькой роли, эпизодической.
По секрету скажу, что очень доверительные и долгие беседы на ту же тему (роли в эпизоде) были у Даля и с Марком Бернесом – на съемках у Владимира Мотыля. Но это я уже знаю не от него, а от третьего лица, так сказать. Которому верить вполне можно.
Долго разговаривали. Понурился он. Потом и за свой тон повинился. Да дело ведь не в этом…
Одно благое отсюда вытекло тогда: если что важное, или очень личное, так и звал всю жизнь – «дядь-Гошей».
А прилюдно, на съемках или при ком – то вообще чужом, постороннем – только «Георгий Михайлович».
Прошло года три с лишним. Зимой 1967 года я приехал сняться в небольшом эпизоде в Ленинграде. Удачно так совпало, что почти в недалекий канун своего пятидесятилетия посетил родные места в пригороде. Провел там целый день. Потом вернулся в город.
Иду по Невскому. Ветер в спину – лютый от Невы! С ног валит, до костей пробирает. Сворачиваю от него в первый переулок, за угол. И лоб– в-лоб налетаю на Олега Даля, идущего в сумерках встречным курсом.
– Дядь-Гош, здравствуйте! Вы как здесь очутились?
– Да я-то в кино снимаюсь. А вот ты чего без дела по чужому городу бродишь?
– У кого снимаетесь?!
– Опять у Анненского. «На заре бесстрашной юности». И снова – эпизод!
– И я… там же… В эпизодах…
Помолчали оба от неожиданного совпадения. Он мне говорит:
– Пойдем в столовой погреемся?
Свернули в подворотню. В какой-то проходной двор. Потом – в другой. Под арку нырнули. И попали в такую чудесную полуподвальную вегетерианскую столовую! Чудо, а не место!
Все его там знают. Повара и девочки – во все глаза глядят. И никакого спиртного в заведении нет. Так что поужинали замечательно. Разомлели. Я-то за день – вообще намотался…
Пошел у нас разговор. Неторопливый. Спрашивает Олег: «Как вам работалось у Гайдая?» Я же все минувшее лето снимался в «Кавказской пленнице». Рассказал. Что, если пришел к Лене – держи ухо востро, а не то попадешь в «другой материал», не по сценарию. Он это дело очень любит. А что у самого?
– Год пробыл в группе с Владимиром Яковлевичем Мотылем…
– Наслышан в Москве про ваши дела. И что же?
– Пока – висим… Не пущают…
Это он про «Женю, Женечку и «катюшу», без упоминания которой теперь ни одна публикация о нем не обходится. А тогда вот – не пущали…
Проводил меня по городу до гостиницы. Сам ушел в другую сторону: «Я остановился у знакомых». Сквозь трезвость его и ухоженность – чувствуется женская рука. Ну, и славно! Ни слова у него не спрашивал ни о чем.
Через месяц, с большим скандалом Даль уходит со съемок от Анненского. По-моему, это был первый такой случай в его творчестве. Потом – косяками пошло. А тогда было в диковинку. Исидор Маркович чуть не помер от обиды на него. Расстались они не по-хорошему. Даль потом лет семь глаза не казал на студию Горького…
