Сейчас я вспоминаю…
Мы прощались… Навсегда.
Сейчас я понял… Понимаю…
Разорванность следа…
Начало мая…
Спотыкаюсь…
Слова, слова, слова.
Сорока бьет хвостом.
Снег опадает, обнажая
Нагую холодность ветвей.
И вот последняя глава
Пахнула розовым кустом,
Тоску и лживость обещая,
И умерла в груди моей.
Покой-покой…
И одиночество, и злоба,
И плачу я во сне, и просыпаюсь…
Обида – серебристый месяц.
Клейменность – горя проба.
И снова каюсь. Каюсь. Каюсь,
Держа в руках разорванное сердце…
Монино. 1981 г.
«Почему я люблю вот эти…»
Почему я люблю вот эти
Затворенные дворы…
Там теперь не играют дети
И не точатся топоры.
Не метет метель спозаранку,
Не кружит на снегу трико,
Не хрипит по утрам шарманка,
И не пахнет прокисшим вином.
Это было давно и недавно…
Скрип саней, хрип коней,
Серых стен полотно,
А на них как в японском театрике,
Одинокие тени людей.
Почему же мне так хорошо,
Упираться взглядом в стену?
Может, время мое пришло?
А сейчас моя память в плену?!
Недовыстроенный витраж…
Так похожий на пелену…
Настоящее что, мираж?..
Там я жил, умирал и страдал,
Забираясь на свой этаж.
Монино. Февраль 81
Прогулки с котом
Я плыву на пароходе —
Пароходик – пароход…
В Гибралтаровом проливе
Перейду на тихий ход!
И услышу эхо дятла,
Чистый снег в ладонь возьму,
Черность сосен, словно клятву,
Тихим словом оборву.
Снег падет, и ветка стынет
Дятел песню оборвет,
Гибралтар меня покинет —
Пароходик – пароход…
Море, море, горе, грезы
И лазурь твоя краса.
Память шепотом березы
Развевает паруса…
То ли тучки пробегают,
То ль березы в даль бегут…
Вечер синевою тает,
И собаки тихо лают,
Словно вечность берегут…
Монино. Зима 81
«Помоги и спаси…»
Помоги и спаси,
О, Господи.
Сбереги и укрой,
О, Господи.
Мягким снегом меня занеси, Господи.
И глаза свои не закрой, Господи.
Погляди на меня,
О, Господи.
Вот я весь пред тобой
О, Господи.
Я живу не клянясь,
О, Господи.
Подари мне покой,
О, Господи…
Зима. Монино. 81 г.
Прогулки с котом
И ломать меня ломали,
И терзать меня терзали,
Гнули, гнули до земли,
А я выпрямилси…
Я не клялся, не божился,
Я легко на свете жил.
Хоть в четыре стенки бился,
Волком на луну не выл…
Можно плюнуть с горки в реку,
Поднатужиться, напрячься
И подпрыгнуть на вершок.
Можно душу человеку
Измолоть на порошок…
Ах, ломать меня ломать…
Ах, терзать меня терзать!..
Монино. Зима. 81
Проза
«Улица оловянных чайников»
«Жизнь – повесть, пересказанная дураком».
Шекспир «Макбет» 5 акт
«В жизни все кончается
Ведь есть всему конец,
Кончается пирожное
Ситро и леденец!
У кошки хвост кончается,
У школьника тетрадь,
А песенку про лесенку
Начнем с конца опять…»
(Детская песенка)
Если идти по коридору вперед, то получится 55 шагов. Если идти назад, то пятьдесят четыре.
Если выйти на улицу и ходить кругами, то получится 222 шага.
С неба падал мандарин. И он был красивый и разноцветный, как будто сшитый из разноцветных лоскутиков.
А в воздухе пахло елкой, снегом и плюшевыми зайцами.
Ей было приятно вспоминать то далекое и неясное.
Теперь у нее ничего не осталось, кроме запаха пыльной дороги, которая почему-то кончилась.
Теперь вечерами, особенно, когда шел дождь и люди спешили домой к теплу и были похожи на странные, бегущие черные одуванчики, она любила выходить на эту улицу и плыть по прозрачному асфальту и думать о предстоящем свидании. Это были самые счастливые ее вечера. Это было само счастливое время года.
Возле зоопарка находилось кафе с большими прозрачными окнами, с разноцветными стеклами и стульями, с приятным запахом кофе и свежих булочек.
Она открывала дверь, снимала плащ и чуть-чуть постояв, впитывая в себя эти запахи, медленно шла в угол на свое привычное место.
Там она с нетерпением ждала появления своего друга. Было тепло и хорошо, и коньяк как будто пах мокрыми желтыми листьями.
«Через плывущие стекла она видела обратную сторону зеленой светящейся рекламы, и ей нравилось угадывать истинный смысл написанного, читая задом наперед.
«Самое приятное, – думала она, – это когда все наоборот». На этом мысль ее обрывалась. Она не любила философствовать. А, может быть, просто думать. Ведь все было одинаково: и дождь, и реклама и этот запах в кафе с теми же столиками и булочками.
Потом, как всегда, появлялся ее друг. Он входил, как всегда, бесшумно, не обращая внимания на заигрывающих с ним немногочисленных посетителей, садился на подоконник у окна и долго, без удивления, глядел в свое отражение. Он был ей близок, но она не понимала, что ее так притягивало к нему. Наверное, это был тот покой и безразличие, которые сохраняет в себе все обратное, но необратимое.
Дождь кончался и она уходила. Весной она не любила заходить в это кафе. Там мыли и скребли окна, они становились прозрачными, и как будто несуществующими. Им некого и нечего было отражать. Друг ее куда-то исчезал, потому что грело солнце, наступала пора любви и ему, вероятно, было куда податься. Он был большим серым котом.
А ей некуда и не к кому было идти.
