Привязанность к местности лежит в основе самоидентификации. Детьми мы проводим большую часть времени дома, и достигнув всего лишь десятимесячного возраста, мы легко различаем знакомые и незнакомые места. Истории и нарративы, которые складываются на протяжении этих лет дома, мы пишем и переписываем всю свою жизнь; это истории о том, что мы видели и делали, кем были, когда находились в местах, и пространствах, и зданиях этого мира.
Обзор истории жилой архитектуры показывает, что широкий диапазон стилей, материалов и организации пространств может воплощать физические, социальные и психологические качества дома. Несмотря на это дом – это классический пример одного из видов обстановки действия. Как и во всех обстановках, некоторые из его базовых черт – постоянные. Четыре стены и крыша, которые рисуют дети, предполагают, что во всяком случае человеческая схема дома как обстановки действия включает минимальную гарантию укрытия: дом вмещает и защищает нас. Современные архитекторы обыгрывают эту схему разнообразными способами: Су Фудзимото составляет из таких объемов миниатюрный токийский многоквартирный дом в Японии, а бюро Herzog & de Meuron используют аналогичный мотив в своем элитном складе мебели и товаров для дома, здании магазина компании Vitra в Германии. Схемы домашних интерьеров варьируются, конечно, более широко, но очень часто содержат просторную открытую зону для общения и совместных действий и меньшего размера закрытые зоны для сна.
Прочность нашей связи с местом и институтом, который оно вмещает и представляет, – независимо от того, насколько правильно мы понимаем его характер, – может стимулировать и поощрять дизайн – и он же может ослаблять и даже подрывать ее. Для примера возьмем опыт дипломата Роба Макдауэлла, описанный Чарлзом Монтгомери в книге «Счастливый город». Макдауэлл, живущий в Ванкувере, покупает кондоминиум на двадцать девятом этаже роскошного жилого комплекса, в котором также есть более крупные владения – таунхаусы на первом этаже. Квартира привлекла Макдауэлла потрясающими видами на океан и горы, окружающие этот город. Но, прожив в ней девять месяцев, он счел свою светскую жизнь неудовлетворительной. Когда, выходя из своей квартиры, он попадал в общее пространство коридора и лифта, ему представлялось мало возможностей познакомиться со своими соседями. Поэтому Макдауэлл переселился в один из таунхаусов в том же комплексе. Там парадная дверь каждого дома открывалась на крыльцо, выходившее в общий сад.
В башне пространства были либо сугубо приватными (квартиры), либо общественными (коридоры и холл). Такая организация пространств означала, что, общаясь с соседями, Макдауэлл рисковал вторгнуться в частную жизнь человека, когда он или она стремится к одному – укрыться в своем личном убежище, – тем самым нарушая общественные нормы. Наоборот, дизайн и окружение таунхаусов образовывали пространство достаточно неопределенное для того, чтобы подвигнуть Макдауэлла вступать в разговор с незнакомцами, поскольку и он, и они знали, что в любой момент легко могут пойти на попятную без необходимости что-либо объяснять. Жизнь в том же жилом комплексе, но в квартире с немного иным экстерьером буквально изменила существование Макдауэлла. Через десять лет он уже считал половину из двадцати двух владельцев соседних таунхаусов своими ближайшими друзьями.
Обстановки действия в социальном мире
Как дети, рисующие дом с окошком и трубой, мы ассоциируем особую разновидность местности, которой является дом, с тремя категориями факторов. Это, во-первых, рутинный набор действий, к которым дом побуждает и которым способствует, такие как сон, еда, общение с членами семьи, отдых. Во-вторых, набор социальных норм, регламентирующих поведение в этой особой разновидности места. И третье – это наш индивидуальный опыт. Это сочетание ассоциаций формирует парадигму обстановки действия, на основе которой мы определяем другие обстановки действий – другие места. Наша схема дома подсказывает нам, что жизнь дома, в семье, отличается от обучения в школе – обстановке действия, которая способствует социальному общению, дисциплине и сосредоточению. А последняя в свою очередь отличается от рабочего места с присущими ему напряжением, сопутствующим исполнению задачи, или чувством удовлетворения от ее разрешения, и все это вместе отличается от пружинящей энергии модного пешеходного Инсадона или нашего спокойного благоговения в неземном Пантеоне. У нас сформировалась глубокая психологическая связь с домом нашего детства, по мере того как мы росли, исследовали и познавали мир, и также у каждого из нас накапливался индивидуальный багаж привязанностей к местам в зависимости от обстановок действия, которые рассыпала жизнь у нас на пути.
То, что справедливо для привязанности к дому, в равной мере относится и ко многим другим институтам общества, городским районам и ландшафтам. Три фактора влияют на решение, взаимодействовать или нет с данным местом, а если взаимодействовать, то каким образом. Итак, насколько дизайн места способствует действиям человека и согласованности этих действий, обуславливает положение объектов в пространстве и ассоциации, которые они вызывают. Обстановки действия, таким образом, содержат психические и физические концептуальные схемы, которые мы используем, чтобы понимать и принимать решения о том, как взаимодействовать с нашими средами и другими людьми в них. И все это имеет глубокое влияние на здоровье и структуру общества. Посещение Пантеона вызывает у нас мысли об общности человечества. Побег из соука Старого города как протест против громогласного торжества материализма отделяет нас также от его торговцев. Посредством дизайна наши связи с социальной группой, которую подразумевает обстановка действия, укрепляются или ослабляются. Заимствуя определение из бихевиоральной экономики, можно было бы сказать, что обстановки действия «подталкивают» людей к определенным действиям и поведению, а не навязывают их. Они способствуют тому, что Баркер называл «нормированным ситуацией» поведением.
Большинство обстановок действия предоставляют разнообразные возможности и способы взаимодействия с ними. Самые удачные содержат аффордансы, которые явно подкрепляют узнаваемые паттерны действия, а также демонстрируют различимые границы и визуально логичную структуру, которая указывает на характер места. Ничего из этого не должно бросаться в глаза или иметь резкие очертания, как демонстрирует архитектурное бюро Snøhetta в своем здании для Национального театра оперы и балета в Осло. Хотя это внушительное сооружение было построено для вечерних мероприятий, Snøhetta сделала Национальную оперу своего рода общественной площадью, наклонив кровлю здания в двух направлениях и превратив ее края в место, где город встречается с морем, и в доступную арену под открытым небом. Сходным образом чайный павильон в Букчхоне может быть местом, где обедают, местом для общения группы друзей, местом для чтения и рисования в одиночестве. В некоторых случаях возможности, которые предлагает обстановка действия, могут противоречить одна другой. Например, костер дает тепло, но может принести и разрушения, а кафетерий может быть местом и шумного, суматошного школьного завтрака, и организованного классного собрания. Поскольку наше мышление, наш воплощенный разум и наши тела расположены посреди обстановок действия и обречены подчиняться их указаниям, восприятие людьми строительных сред превращается в бесконечный танец неосознаваемых и сознательных позиций среди ограничений и возможностей, предлагаемых нам нашими социальными мирами. Понятно, что это фундаментальным образом отличается от ошибочного представления расхожей модели познания, что выбор, который мы делаем, живя в физическом мире, – по преимуществу сознательный. В действительности люди постоянно подвергаются воздействию информации, которую мы неосознанно собираем по крупицам из строительной среды и ее объектов, что вызывает в нас непрошеные мысли, эмоции и подталкивает к полуосознанному (в лучшем случае) выбору того или иного социально обусловленного типа поведения.
