Самая важная категория объектов окружающего мира для людей – это другие люди, а общая форма человеческого тела и лицо симметричны относительно вертикальной оси. Симпатия к зеркальной симметрии действительно кажется врожденной: даже самые маленькие дети рассматривают такие объекты дольше, чем асимметричные, и это справедливо для разных культур. «Хорошая симметрия, – пишет нейробиолог Эрик Кэндел, – свидетельствует о хороших генах». И, мог бы добавить он, о крепком здоровье. Даже если мы сознательно этого не понимаем, наше эволюционное наследие научило нас, что почти каждое здоровое одушевленное существо симметрично либо в целом, в своей общей композиции (форма бабочки), либо местами (узор на ее крыльях), либо в обоих отношениях. Симметрия в воспринимаемом объекте, таким образом, предвещает (по словам В. С. Рамачандрана) «биологический объект: добычу, хищника, представителя того же вида или партнера». Хотя объекты в строительной среде, включая здания, неодушевленные, симметрия в них также может привлекать нас, поскольку она намекает на человеческое присутствие. Люди в своих телах, не осознавая этого, вероятно, во все времена ощущали силу земного тяготения. Мы, кроме того, воспринимаем симметричные композиции как «уравновешенные», так же как мы считаем себя «устойчивыми», стоя обеими ногами на земле. В этом случае визуальная симметрия дополняется перцептивной установкой, которая сформировалась на основе нашего воплощенного знания о тяготении и физических принципах.
Люди относятся к зеркальной симметрии в строительной среде и хорошо, и плохо. Когда градостроители и архитекторы располагают симметрично крупномасштабные здания или комплексы – объекты настолько большие, что мы склонны воспринимать их как места действия, а не как объекты, – реакция людей не всегда позитивна. Подумайте об осязаемой статичности Дворца съездов Мансудэ в Пхеньяне (Северная Корея), где повторение и зеркальная симметрия создают впечатление усыпляющего, бесчеловечного однообразия и давящего контроля, и сравните это с планом памятника на Акрополе, где мы следовали от Пропилей к Парфенону или Эрехтейону.
На Акрополе большинство отдельных зданий дают ощущение симметрии, даже несмотря на то, что ни Пропилеи, ни Эрехтейон не идеально симметричны сами по себе и по отношению друг к другу. Да и все здания на Акрополе асимметрично расположены на площадке. Логика их размещения пренебрегает простой математикой и руководствуется вместо нее воплощенной физикой нашего места на земле и нашего движения через топографию неровной площадки Акрополя (а также прежде существовавшими священными алтарями на земле, которые отчасти объясняют изощренную сложность необычного Эрехтейона). По мере того как мы изучаем здания и пространства Акрополя, ощутимое напряжение, которое мы чувствуем, порождается конфликтом двух его систем упорядочивания: математически выверенными клише в его зданиях, контрастирующими с асимметричным, по преимуществу обусловленным особенностями топографии и физическими принципами, расположением зданий на площадке. При знакомстве Парфенон продемонстрировал нам как передний, так и боковые фасады, побуждая представить его в трех измерениях, как объект в пространстве. Это усилило ощущение его весомой массивности. Все-таки эти здания были сооружены из огромных каменных блоков, которые в наши дни можно увидеть разбросанными по всей площади памятника. Поскольку мы живем в телах и, скорее всего, нам доводилось в какой-то момент испытывать вес камня, мы подсознательно понимаем, что эти каменные блоки должны быть очень, очень тяжелыми. И, поскольку бесчинства времени и людей не уничтожили эти древние строения, их ухудшающееся состояние наводит нас на мысль о людях, которые сооружали эти памятники, и о том, как они, должно быть, тяжело трудились, выстраивая их. Наш прошлый опыт в наших телах, преодолевавших силу земного тяготения, подсказывает, что это творение есть повышенный голос человека, протестующего против смерти: люди, создававшие этот комплекс, проектировали его таким образом, чтобы перспектива его разрушения казалась тягостной – чтобы разрушить его было сложнее, чем просто оставить на волю времени. Грандиозность и симметричность Парфенона, так же как ритмы и вариации Акрополя, свидетельствуют о победе человеческого мастерства над превратностями природы в этом скалистом непреклонном месте.
Сложное взаимодействие воплощенной математики и воплощенной физики создает ощущение правильности расположения Парфенона. Он гармонирует со своим окружением настолько, насколько и доминирует над ним. Наверное, это объясняется дополнительным свойством здания, которое не бросается в глаза, но может ощущаться на подсознательном уровне: оптическими коррективами. Парфенон, кажется, весь состоит из ровных граней. Это не так. Его колонны не только утончаются кверху, демонстрируя направленную вниз силу земного тяготения и увеличивающийся вес камня. Они также имеют небольшое утолщение в средней части, называемое энтазисом, для устранения оптического эффекта вогнутости ствола. Они слегка наклонены внутрь ближе к архитраву. А платформа-основание здания больше напоминает подушку, чем плоскую плиту, которой, казалось бы, должна быть. Настоятельные требования дизайна должны лежать в основе этих оптических коррективов, потому что они неизмеримо усложнили работу каменщиков над этим и без того амбициозным проектом. Возможно, архитекторы здания, Иктин и Калликрат, интуитивно чувствовали, что люди воспринимают изогнутые поверхности более позитивно, чем ровные. Возможно, они понимали, что ровные колонны и плоскости в таких масштабах могут восприниматься как инертные и гнетуще статичные. Вероятно, Иктин и Калликрат использовали оптические коррективы для придания зданию явного эффекта подвижности: они добились, чтобы Парфенон выглядел так, словно его распирает от собственных величины и веса.
Парфенон, построенный в честь Перикла, одного из выдающихся лидеров древнего мира, и посвященный одной из главных древнегреческих богинь, Афине, – храм, предназначенный для того, чтобы вызывать особые эмоциональные отклики – благоговение и воодушевление – и наряду с ними специфический набор когниций, имеющих отношение к благородству политических и социальных идеалов его строителя и неизбежности того, что институты, которые он построил, выдержат испытание временем. Этот храм и здания, окружающие его на Акрополе, по замыслу, должны были показать, что эти идеалы – порождение природы, которые в то же время не подвержены ее превратностям. И эти строения преуспели в этом благодаря дизайну. С помощью паттернов, основанных на воплощенной математике и физике, путь следования к Парфенону, здания, окружающие его, размещение храма на площадке, его размеры, его материалы и его дизайн, – все формирует наше восприятие, воздействуя на наши сенсорную и моторную системы, чтобы привлечь и удержать наше внимание и запечатлеться в нашем воображении.
Дополнение паттернов сложностью
Паттерны в отсутствие сложности отталкивают нас. Взгляда на типичные жилые поселки от застройщика достаточно, чтобы понять, что единообразие и повторяемость отупляют чувства. Именно поэтому поколения авторов считали предложенный немецким архитектором Людвигом Хилберсаймером проект современного города (1944) ужасающим. Позднее датский урбанист Ян Гейл обнаружил, что пешеходы, идущие по городу, лучше всего чувствуют себя, если могут видеть что-то новое и интересное приблизительно каждые пять секунд. Еще и поэтому радикальное упрощение форм, пропагандируемое коллегами Хилберсаймера – ранними модернистами, – породило местные застройки, которые (незаслуженно) шельмовались людьми по всему миру.
