— Расскажешь мне, что тогда случилось?
— У меня была очень сложная беременность, — со вздохом начинает Рада. — После родов я долго восстанавливалась и где-то только через полгода после рождения Вадима я завела с Мишей разговор о тебе. Но… он уже был против. Говорил, что у нас уже есть ребенок, а ты о нас и забыла.
Замолкает и встает с кресла. А я поднимаю на нее глаза и говорю:
— Я никогда ничего не забываю.
— Я знала, что ты не забудешь. Но Миша был непреклонен. Признаться, я сдалась, но иногда, когда Вадим уже подрос, я приезжала к детскому дому. Не очень часто, все-таки приходилось ехать из другого города. Но мне было важно знать, как ты, хоть мельком увидеть.
— Почему ты не подходила ко мне, не поговорила со мной?
Господи, она была рядом, но просто выбрала семью вместо какой-то чужой девчонки.
— Я боялась, что тогда мы не сможем расстаться, а пришлось бы все равно. И было бы намного больнее. Когда наши отношения с Мишей испортились, я приехала в детдом и… Господи, какой же виноватой я себя чувствовала, когда мне сказали, что ты умерла. И вот сидишь ты передо мной, красивая женщина, но такая несчастная. Что ты сделала со своей жизнью?
Понимаю, что вопрос риторический, но и сама себе его задаю последние несколько дней.
— Я не знаю. Я запуталась, — отвечаю, закрыв глаза, и из-под ресниц катится слеза.
— Виноваты мы с Мишей, но сын-то мой при чем? Твоя месть задела ведь и его.
— Ты не представляешь, как я его ненавидела…
— Сейчас ты хотя бы говоришь о ненависти в прошедшем времени, — замечает Рада. — И что теперь будет? Ты заварила такую кашу, что последствия еще долго будут тебя преследовать.
— Какие последствия? — я открываю глаза и машинально тяну руку к животу в защитном жесте.
Рада следит за моим движением, и удивления на ее лице я не вижу. Не поняла или уже все знала?
А все началось, когда маленькую девочку бросила родная мать. Кто знает, что бы было со всеми людьми, которых я встретила потом? Как бы сложилась моя жизнь? Я, наверное, впервые за много лет задумалась об этом. Когда-то пообещала себе, что не буду фантазировать на эту тему, чтобы не ковырять дыру в груди.
Но сейчас я вообще не знаю, что делать дальше. И впервые не хочу звонить Филу, чтобы его задать.
Я снова одна. Хотя нет, уже нет.
— Думаешь, как все исправить? — спрашивает Рада. — Уже никак, детка. Тебе надо начать новую главу своей жизни, но прежде закрыть предыдущую.
— А разве она уже не закрыта?
— Осознать свои ошибки мало.
Много слов, непонятных фраз. У меня все проще, и меня этому научил детдом: я не верю в карму и судьбу, только в то, что человек строит сам свою судьбу. И вот какое дерьмо у меня получилось.
Осознать мало, как сказала Рада, но что еще я могу сделать? Надо подумать.
— Прощение как очищение, — слышу я слова и чувствую, как на плечо опускается теплая ладонь. — А мне пора на самолет.
— Ты просто так уедешь? — не понимаю я. — Но… — не могу найти подходящих слов.
— Я больше ничем не помогу, как бы ни хотела. Теперь ты сама, девочка.
Хватаюсь за ладонь на моем плече, и возникает дежавю. Это уже происходило с нами, только теперь мне не семь лет, но чувство похожее.
— Опять оставляешь? Так хотела найти, и что же?
— Но я же не прощаюсь, — улыбается Рада. — Жаль, что мы встретились при таких обстоятельствах, но иногда не мы выбираем их, а они выбирают нас. Прости меня, детка, и ты. Я должна была вернуться, но ты бы не обрела то, что у тебя сейчас есть.
Знает. Нет, чувствует. И не осуждает.
Рада уходит, а я так и сижу, прокручивая в голове наш разговор. И, кажется, до меня доходит, что надо делать. Но это все завтра.
И если к разговору с другими людьми я готова, то с Вадимом все гораздо сложнее. Не хватит всех слов, чтобы хоть немного описать, как я сожалею обо всем, что случилось. Хотя нет, не обо всем.
А Вадим легок на помине. Я даже вздрагиваю, когда он возникает передо мной с бокалом в руке. Смотрит сверху вниз, и его взгляд снова пробирает до костей. Там больше нет ненависти — так смотрят на диковинную зверушку в зоопарке.
Поднимаюсь, чтобы уйти, но Вадим останавливает меня, схватив чуть выше локтя и до боли сжав.
— Мне больно, — говорю тихо.
— Мне тоже. И что будем с этим делать?
Этот вопрос сегодня просто заевшая пластинка. И ни у кого нет на него ответа.
— Отпусти, — голос срывается, и я понимаю, что сейчас снова заплачу.
Вадим резко отпускает мою руку. Не удержавшись, падаю обратно в кресло, но молчу.
— Да катись ты, Лиза, на все четыре стороны. Хоть к своему братцу, хоть ищи нового мужа или любовника. Надеюсь, больше не увидимся.
Он говорит это без злости. Обдуманные, взвешенные, а не эмоциональные слова.
— Хорошо, Вадим.
Ухожу в дом, поднимаюсь наверх и снова хочу укрыться от всего мира под одеялом. Но это не спасет. И насчет прощения Рада была права. Завтра же и начну. Может, исправить ничего не получится, но я попробую отмыться от той грязи, в которую сама себя окунула.
И начну, пожалуй, с милейшего старичка, владеющего книжным магазином.
Глава 39 Вадим
То ли море так шумит, то ли у меня в голове от усталости и алкоголя. На столике сбоку бутылка, стакан и полная пепельница. Я даже не заметил, как стемнело — здесь это происходит быстрее, чем в Питере. И пусть ночи чернее, но и звезды ярче.
А я как раз и занимаюсь тем, что пялюсь в ночное небо. Никогда не смотрел, а тут даже завис.
И, как ни странно, помогает очистить мысли — сейчас у меня ни одной.
Снова закуриваю, но после двух затяжек втыкаю сигарету в ежик из бычков. Не лезет. Ни табак, ни алкоголь.
Потираю ладонями лицо и со вздохом поднимаюсь. Шум в голове усиливается, но ненадолго. Пару раз глубоко вдыхаю и иду в дом за минералкой. Одну бутылку выпиваю на кухне, а со второй поднимаюсь наверх.
Останавливаюсь напротив комнаты Лизы, сам не знаю почему. Как магнитом тянет, черт бы побрал эту бабу!
Прислушиваюсь — тихо. Этот день не мне одному нервы вымотал, так что уже спит, скорее всего. Стараясь не создавать шума, жму на ручку и вхожу в комнату.
Глаза уже привыкли к темноте, так что различаю очертания предметов. Останавливаюсь у кровати и, понимая, что Лиза спит, включаю ночник.
Не реагирует.
Такая она, бля… Смотришь — и перед тобой будто действительно спящий ангел. А узнаешь лучше и понимаешь, сколько в ней черноты.
