Мне больно… Чертовски больно, когда я смотрю на ее руки, обвивающие его тело. Это мое тело!
Я никогда не думала, что детдомовские дети умеют любить. Мне казалось, что и сама я не умею.
Но, черт возьми, хочу сейчас встать на колени и орать, рыдать, кричать. И не потому, что у нас поминки, а потому, что мне больно. Настолько невыносимо больно, что это сравнимо только с ножом в грудной клетке.
Нет, детдомовские дети не умеют любить — я почти тридцать лет не любила никого, не позволяла себе любить. А теперь этот мальчик, который обнимает красивую девочку, не дает покоя.
И мне больно, когда смотрю на них.
— Поговорим? — подхожу к Вадиму и кошусь на руки темноволосой девушки. — Обсудим дела по завещанию, — добавляю под взглядами сотрудников.
— Ну давай, — нехотя соглашается он и кивком указывает на выход из конференц-зала в кабинет.
Я физически ощущаю взгляды, прожигающие мне спину, но иду с каменным лицом и прямой осанкой. Если чему-то и учит детдом, так это не показывать свои слабости, иначе сожрут.
Но только за спиной закрывается дверь, как я выдыхаю и опускаюсь на небольшой диван возле окна. Вадим опирается на подоконник и, сложив руки на груди, говорит:
— Я тебя слушаю.
Он старается быть равнодушным, но меня бьют в грудь волны злости, исходящие от него.
— Ты серьезно собрался жениться? — вырывается вопрос, хотя я не собиралась его задавать.
А зачем я тогда вообще приехала? Да, именно ради этого вопроса. Наверное, во мне просыпаются мазохистские наклонности. Я хотела увидеть все сама.
— Мать настучала? — с усмешкой интересуется Вадим, не ответив вопрос. — И нахрен ей это надо? Сама же говорила, что спать с женой отца не самый лучший поступок.
Я молчу, глядя на свои чуть подрагивающие пальцы.
Боже, вроде взрослая умная женщина, а чувствую себя сейчас полной идиоткой. О чем нам говорить? Или сказать, что приехала поздравить его с предстоящей свадьбой?
Ситуация настолько абсурдная, что меня разбирает истерический смех. Я откидываюсь на спинку дивана и хохочу, будто пациентка психиатрической больницы, но при этом чувствую, как по щекам катятся слезы.
Вокруг меня все ломается, все происходит неправильно.
И пусть я выживала и в худших условиях, но сейчас, если бы не ребенок, который заставляет меня жить, сиганула бы с моста. Потому что никакого просвета, ничего светлого, кроме ребенка, в моей жизни нет.
Я получаю ответы, прошлое перестает давить на плечи, но и будущее какое-то смутное. Бесцельное. Туманное. Я бы вообще ничего не увидела, если бы не этот подарок судьбы.
— Только истерики не хватало, — устало говорит Вадим и отходит от подоконника.
Вижу, как смотрит на меня, решая, то ли пощечину дать, то ли еще как остановить мой смех со слезами.
Но, видимо, методы Фила не для него. Наклонившись, Вадим упирается руками в спинку дивана и целует меня.
Я резко затыкаюсь. И…
Не скучала так ни по матери, ни по Раде, как скучала по обычному прикосновению. Пусть губ, пусть рук — это неважно.
Провожу ладонями по плечам, по спине Вадима. И хоть я уже успокоилась, поцелуй не прекращается. Наоборот, углубляется. Будто не только мне, но и Вадиму не хватало нас.
Нас…
Только кого я обманываю? Нет нас. Есть я с ребенком, а есть Вадим со своей невестой. А то, что происходит сейчас, лишь иллюзия. Но как хочется в ней остаться…
Вадим отстраняется, но все еще упирается руками в спинку. И смотрит, а глаза его так невыносимо близко — я вижу свое отражение в них. Но не только. Злость, смешанная с болью, снова передается мне и давит.
— Вадим… — говорю тихо.
— Лиза, — резко перебивает он, продолжая нависать сверху, — не твое это дело. Женюсь я или нет — тебя не касается.
— Меня зовут Маша, — не нахожу других слов.
— Как скажешь, — Вадим снова отходит к окну. — От кого ты беременна?
— Откуда?..
Впрочем, плевать. Я сжимаю кулаки и поднимаю голову. Злости теперь нет — веет равнодушием. Улыбаюсь и говорю:
— Вадим, я откажусь в твою пользу от наследства, только дом мне оставь. Он и так на меня записан, да и по завещанию вся недвижимость моя, но мне не надо ничего. И если бы я могла вернуть деньги, то вернула бы.
— Плевать на деньги, — резко говорит Вадим.
— А ребенок… Как ты мне недавно сказал: тебя это не касается.
Я поднимаюсь с дивана и иду к выходу. Но не в сторону конференц-зала, а к другому, ведущему в коридор.
И тогда мне в спину доносится:
— Зачем ты приехала?
Когда не видишь человека, то воспринимаешь интонацию. И мне кажется сейчас, что там проскальзывает надежда.
Чего он ждет?
Оборачиваюсь и смотрю прямо в черные глаза, честно отвечая:
— Я хотела убедиться, что ты счастлив.
Глава 44 Вадим
И какого черта это было?
Не из-за моих же случайно оброненных слов о свадьбе Лиза вернулась в Питер? А мать тоже хороша. Зачем было звонить? Хотя Лиза могла узнать о женитьбе не только от нее. Я, конечно, ничего такого не планирую, ну, пока. Так ляпнул, не подумав.
И пусть я послал эту чертову бабу куда подальше, не хотел ее больше видеть, но когда увидел… Черт возьми! Не понимаю, как у нее это получается и что она со мной сделала.
А я тоже идиот полный. Зачем поцеловал ее? Все старания забыть и вычеркнуть из жизни пошли насмарку из-за одного поцелуя.
Еще и эта новость о беременности.
Блядь!
Одним махом сношу со стола в кабинете все, а потом впечатываю кулак в поверхность. И кто надоумил отца сделать стеклянную поверхность? Пусть стекло и толстое, но трещина идет.
Точно так же трещит по шву и моя жизнь, как только в ней снова появляется Лиза.
Нахожу телефон и звоню матери. Как только она отвечает на звонок, я почти ору в трубку:
— Что за цирк? Зачем ты позвонила Лизе?
Молчание… Долгое, тяжелое. Я тяжело дышу в трубку, а на другом конце — тишина. И только спустя некоторое время мама спрашивает:
— Успокоился?
— Нет, — сквозь зубы цежу.
— А надо бы, — спокойно отвечает мама. — Она приехала?
— Приехала.
— Я так понимаю, что разговора у вас не получилось.
— Да не о чем мне разговаривать с этой стервой! — снова срываюсь, повышая голос. — И от кого она залетела, мне тоже плевать!
