— Мои шрамы — последствия моей же глупости. Это была дурацкая выходка, но я была молода и глупа. Тонкое лезвие, как и бритва, режут больно, а мы играли на крик. То есть кто первый сдастся и заорет. Я ненавижу проигрывать, даже второе место — это проигрыш. Поэтому не сдавалась, пока не начала терять сознание от кровопотери. И я все же, мать их, выиграла.
— Откуда это стремление? — спросил я, когда она замолчала. Спросил осторожно, боясь нарушить хрупкость момента.
— Я не знаю. Просто однажды кто-то сказал, что я чего-то не могу, ну, а доказать обратное не составило труда. Потом и понеслось, когда я почувствовала, что можно быть свободной. Я всегда жила в рамках, слишком меня оберегали, поэтому хотелось пойти против системы. И я не заметила, как меня затянуло. Я даже стояла с револьвером, приставленным к башке, где была лишь одна пуля в барабане, и думала — выстрелит или нет. А потом мне помог Калинин. Как будто просто выключил меня, пока не появился ты…
Я слушал ее внимательно, и когда она замолчала, все-таки спросил:
— Так что за спор был насчет Калинина?
— По нему сохли все студентки, аспирантки, преподаватели в институте, но он был кремень. И я поспорила, что затащу его в постель без проблем.
— Получилось?
— Да, — коротко ответила она, а я вдруг почувствовал что-то сродни, наверное, ревности.
Какой момент откровенности. Неожиданно. Я думал, что она только выпытывать будет, а тут открывается сама. Может, никакой игры и нет? Обычный курортный роман.
Все-таки я не забыл, что она до сих пор замужем.
Глава 20. Дина
Это было по-другому. Совсем.
Тогда, у него дома, секс был без сомнения на высшем уровне, но был просто сексом. Хорошим, даже великолепным, но всего лишь сексом. Теперь к этому удовольствию как будто примешались чувства. И что самое отвратительное — у нас обоих.
Не все поддается контролю. Как ни старайся.
И я была искренней в каждом стоне, в каждом движении, в каждом поцелуе.
Возможно, если бы мы встретились в другое время и при других обстоятельствах…
Нет! Не стоит об этом думать. Жизнь не переиграть. Ничего не забывается, ничто не проходит бесследно. И мы слишком сильно запутались. Он меня опутал паутиной ненависти, я опутаю его паутиной любви. И какое чувство хуже?
Мы просто безумцы, запутавшие друг друга, но при этом запутавшиеся сами. Я хотела отступить. Прямо сейчас уйти, собрать чемодан и улететь. Только отступать я не умею.
Я лежу голая рядом с человеком, который мне еще недавно казался бесчувственной сволочью и рассказываю о своей жизни. А почему нет? Он и так все уже знает. Я дополняю детали. И он это понимает.
— Ты его любила? — спросил Ратомский, скорее всего, имея в виду Калинина.
Андрей Григорьевич бы даже не удивился, если бы я рассказала, что обсуждаю его, лежа в постели с другим мужчиной.
— По-своему, — ответила, подумав, но это было чистой правдой. — Одинаковой любви не бывает. Тут скорее была любовь-уважение. Да, он привлекательный мужчина, обаятельный, харизма так и прет, но я любила его не за внешность. Он профессионал, он самый настоящий чертов гений психологии. И тут, вероятнее, было что-то сродни тому, когда начинающие в какой-то области равняются на своего кумира. Не скажу, что это было фанатичное поклонение светлому образу Андрея Григорьевича, но чувства были.
И к Ратомскому у меня есть чувства, только я сама еще не разобралась, какие именно. Но все придет, когда я смогу подумать.
— Есть еще что-то, чего я не знаю о тебе?
Вот на этот вопрос я затруднялась ответить. Зависит от того, что он уже знает. А судя по всему, покопался он в моей биографии основательно.
— Получил выписку из моей медкарты?
— Нет, кажется, — ответил он, даже ни капли не стушевавшись.
Ну да, быть искренними просто. Он ничего не отрицал.
— У меня иммунологически обусловленное бесплодие.
Я сказала это вслух. Даже не ожидала. Он молчал, а потом, когда я уже и не ожидала услышать хоть слово, спросил:
— Это что? Из всей фразы я понял только слово «бесплодие».
— Это сбой иммунной системы. Даже собственная яйцеклетка может распознаваться как чужеродный объект, что уж говорить про сперматозоиды? То есть любую возможность оплодотворения организм станет отвергать, а если и получится, то выкидыш будет неизбежен.
— А ты хочешь детей?
— Наверное, каждая женщина их хочет, но я уже смирилась. Зачем идти против природы? Возможно, я бы была плохой матерью, возможно, не смогла бы родить, возможно… Да что угодно! Если природа против, то не стоит с ней спорить.
— Мне жаль, — это прозвучало так искренне, что я почувствовала, как в носу начинается щекотка.
Стоп, Дина, ты же не тряпка! Это давно принято, и я научилась с этим жить. Главное, чтобы он сейчас не заметил, как я отреагировала. Почти затолкав обратно подкатывающие слезы, я попросила:
— Теперь расскажи ты.
— Что тебе рассказать? Я же знаю, что ты уже в курсе всей моей жизни.
— Ярослав, пожалуйста.
Я приподнялась на локтях и посмотрела наконец-то ему в глаза. Он меня жалел — я прочитала это во взгляде. Ненавижу жалость! Желание уйти, чтобы больше не чувствовать это на себе, усилилось. Но я провела пальцами по его груди, остановив их все на той же отметине, когда он перехватил мою руку.
— Дина…
— Это мои психологические штучки, я просто хочу тебя узнать.
— Хорошо, — согласился он. — В восемнадцать лет, как только мы с Алисой поженились, меня забрали в армию. Попал я в часть спецназа, как раз в то время, когда служба длилась полтора года. А после срочной службы остался на контракт, потому что других способов заработка парень без образования не мог придумать. А Алисе было тяжело, я знал это. Ну, ты наверняка в курсе подобных мелочей. Когда я попал в Чечню, то вторая чеченская уже перешла в партизанскую. Военные действия прекратились задолго до того, как наша команда ступила на эту землю. Но командование отправило нас туда, потому что поступил сигнал о возможной атаке, которую нам и предстояло ликвидировать. Российские спутники зафиксировали местоположение угрозы, и мы отправились… Я не знаю откуда, но они знали о нашем приближении. Нас было пятеро. Четверо контрактников и офицер. Я понял как-то интуитивно, что нас ожидает ловушка, но ко мне не прислушались. Отстреливаться от десятка боевиков — задача не из легких. Трое погибли сразу, мы с командиром остались вдвоем. И он решил сложить оружие. Так мы оказались в плену. Поскольку боевикам нужно было финансирование, они отправили запись в минобороны, потребовав за нас деньги. Только вряд ли они знали, что всем было плевать на нас. Переговоры длились почти неделю, но так ни к чему и не привели. Мы были обезвожены, слабы, а командир еще и ранен. В рану попала инфекция, он бился в лихорадке, бредил… И я понял — надо что-то делать.
