— А я свожу тебя с ума?
— Дина, — теперь он все-таки отбросил мою руку и сделал шаг назад, — хватит твоих игр.
А потом просто развернулся и пошел вниз. Да, что бы я ни сделала, он все равно больше не поверит мне. И что бы ни сказала…
Он не поверил моим словам, сказанным в туалете ресторана. Обалдеть, какое романтичное место для признания! Но зато символично. Я в дерьме.
Я спустилась следом и спросила:
— Что ты будешь делать?
— Не знаю пока. Мне надо подумать, — ответил Ярослав, даже не посмотрев в мою сторону.
— Я хочу помочь, — твердо сказала, опустившись на диван. — Просто помочь с этой головоломкой.
Он все-таки посмотрел на меня. Долгий взгляд, недоверчивый, изучающий. Но в то же время я видела, что ему нужна моя помощь. Хреново быть в полном одиночестве, каким бы сильным ты не был.
— И чем ты мне поможешь? — спросил все-таки.
Не послал — уже прогресс.
— Чем смогу, — улыбнулась я, положив ладонь на его запястье.
Я в каждом жесте, взгляде, слове просила его подпустить меня ближе. Как тогда, в Боливии. И как бы я не старалась там провернуть свою идиотскую схему мести, но сейчас понимала, насколько хорошо мне было на другом конце света. И если бы время можно было повернуть вспять… Но нельзя. Осталось только исправлять свои ошибки. И бесконечно пробивать эту стену недоверия.
— Дина…
Голос предостерегал, предупреждал.
— Никаких игр, — пообещала я, придвинувшись ближе и снова потянувшись пальцами к его лицу.
Я, черт возьми, кажется, становлюсь фетишисткой! Так мне это нравилось. Как будто прикоснуться — как для заядлого курильщика подкурить сигарету.
— Ты серьезно разводишься? — спросил он.
— Да, — кивнула в ответ, — это можно было предугадать.
— А разведенный психолог — это не нонсенс?
И это все, что его интересует?
— У меня была преподаватель, которая за пять лет моей учебы четыре раза меняла фамилию, — ответила я. — Никак не могла определиться с мужьями. Или с собой.
— А ты? — спросил он, просунув руку между диваном и моей спиной и притянув еще ближе к себе. — Ты с чем-нибудь определилась?
Хороший вопрос. Только такое ощущение, что я на консультации. Как будто теперь не я вскрываю абсцессы, а мне их вскрывают. И я не знала, что ответить. Уперев взгляд в стену, чувствовала, как его пальцы от подмышки до бедра скользят вверх-вниз.
— Определилась, — ответила неоднозначно и снова повернулась, столкнувшись с заинтересованным взглядом.
Да что за цвет, черт возьми? Я помню, как утром его глаза были изумрудными, такие сонные еще, а когда он злился, то они темнели до грязно-болотного цвета. Сейчас я не могла определить оттенок зеленого, но понимала — это цвет сомнения.
— Ты располнела, — заметил Ратомский, задержав ладонь на моем боку.
— Ага, гормональный сбой, к которому мой организм готов не был.
Я не могу сказать прямо. Я даже сама боюсь произнести эти слова вслух.
Он задумался ненадолго, потом переместил руку на мою грудь, опустил вниз, на живот…
— Я бы подумал, что ты залетела, если бы не знал, что это невозможно. Конечно, если твои слова были правдой.
— Они были правдой, — как эхом отозвалась я.
Отодвинувшись, подумала, что пора уходить. Ничего у нас не выйдет.
Я опустила ноги на пушистый ковер, но через секунду оказалась на нем спиной. О, нет, Ратомский не уложил меня на ворс аккуратно и нежно, как это бывает в голливудских фильмах, а просто нокаутировал, но так, чтобы я приземлилась без ушибов. Только все равно я инстинктивно прижала руки к животу, поставив ими преграду, когда он оказался надо мной.
Он догадается. Слишком часто повторяется этот жест. Теперь цвет глаз — задумчивость. Он снова нахмурился, переводя взгляд с моего лица на мои руки. Только я сейчас могла вспоминать только то, что мы делали на этом самом ковре. Живот тут же стянуло, а дыхание участилось. Ну, хоть белье осталось сухим, а то впору бы сказать, что писаю кипятком в его присутствии.
— Слезь с меня, — попросила я. — Это… ну я пока не могу.
— Критические дни, что ли?
— Ага, — отвернулась я.
— Дина, ты врешь. И причем очень неубедительно, как будто сказать что-то хочешь, но не решаешься.
Зря я, конечно, сказала. Его рука тут же скользнула под платье и через секунду оказалась у меня между ног. Черт!
Ну и о каких критических днях тут может идти речь, если он все проверил и прощупал? Но что я могу ему сказать? Пока у меня не будет его доверия… Нет, я не смогу!
— Ты беременна?
Ярослав откатился на спину, уставившись в потолок и нахмурившись. В отблеске лампочек люстры его глаза казались совсем непонятного цвета. Я тоже откинулась на спину и усмехнулась:
— Ты же сам недавно сказал, что это невозможно.
— А вдруг? Я видел многое, что не должно было произойти, но оно происходило. Так что…
Я приподнялась на локте и сказала:
— Даже если бы это бы так, то на чудо рассчитывать не стоило бы. Отторжение неизбежно.
Было, возможно, не самым правильным вариантом врать ему, но я вроде и не врала — чисто гипотетически рассуждала.
— Дина, поверь мне, как бы глупо это ни звучало: мой ребенок бы выжил. Боролся, цеплялся, но выжил бы.
Только все это было в сослагательном наклонении. А как оно получится… Кто знает? Но пока я не скажу. Просто не могу.
Глава 11. Ярослав
Настоящим ли было все, что сейчас происходило?
Дежавю.
Я снова лежу с ней на этом ковре, но теперь у меня нет желания просто ее поиметь. Хотя вру. Есть.
Но я не понимал, почему в ее глазах такой страх. Меня она точно не боится. Она ничего боится, но все-таки… Такие глаза у обреченных, как будто ствол к виску приставили.
— Дина, — все-таки сказал я. — Ты похожа на человека, который только что услышал смертельный диагноз.
Она где-то минуту лежала, глядя в потолок, а потом поднялась и достала из своей сумки ежедневник и ручку. Опустилась обратно на ковер, только теперь сидя, сбоку от меня и на расстоянии.
Пара записей, которые она делала с таким сосредоточенным лицом, меня сейчас мало волновали. Я все пытался понять, что же в ней так изменилось. Она как будто стала мягче. Дотронься — расплавится.
— Я записала числа. Но в голову ничего не приходит. Широта и долгота? Номер банковского счета? — спросила, посмотрев на меня и начав грызть колпачок ручки.
