Мы вышли на улицу. Я обнял Эвери за плечи, она обняла меня. Так мы и дошли до дома, служа друг-другу необходимой опорой.
Чарли и Ари оставались под наблюдением врача ещё четыре дня. Чарли пришёл в себя первым, Ари же оставался без сознания целые сутки. Гавриил сказал, что мальчик испытал сильнейший шок и на восстановление потребуется много времени.
Мы с Эвери почти не отходили от Сарры, которой становилось всё хуже. Мне не хватило смелости рассказать ей о том, что случилось с Чарли, поэтому пришлось придумать историю о том, как он случайно поранил ногу, когда шёл за водой.
Когда мы забирали набравшихся сил мальчиков домой, Гавриил дал нам хлеба из своих запасов. Этого нам хватило ещё на несколько дней.
– Что, думаешь, задумал Гавриил? – спросила Эвери, когда мы сидели на крыльце дома, провожая на редкость безоблачный закат.
– Надеюсь, что-то дельное. Потому что в противном случае я больше не знаю, что делать, – ответил я.
Мы сидели на холодных каменных ступенях и грели руки о горячие керамические чашки, наполненные кипятком. Холодный ветер продувал меня насквозь. Я бы пошёл греться в дом, но что-то не давало мне уйти. Какое-то необъяснимое и неведомое ранее чувство заставляло меня оставаться рядом с Эвери, а когда она исчезала из моего поля зрения, то все мои мысли были заняты ей. Я думал о её голосе, о вечно холодных ладонях и о синих глазах, а в тех редких случаях, когда она мне улыбалась, я вдруг становился счастливым. И эти приливы счастья не давали мне покоя. Я их стыдился, потому что всё вокруг рождало внутри лишь тревогу, и счастье было совсем неуместно. Постепенно мысли о ней вытеснили все другие. Я засыпал глядя на то, как засыпает она в метре от меня, и просыпался с единственным желанием – смотреть на неё. В конце концов, время вдали от неё стало совсем невыносимым. Я сравнивал это со смертельной болезнью и проклинал её и мечтал выздороветь, но с каждым днём всё яснее понимал, что спасения не будет. И вот теперь, когда мы сидели так близко друг к другу, ветер играл с её волосами, я не мог отвести от неё глаз. Я не знал, что делать. И тогда я подумал, что единственный выход, это встать перед ней на колени, целовать её руки и умолять, чтобы она больше никогда больше не оставляла меня, чтобы не отходила ни на мгновение. Я боялся этой болезни, но другого пути не знал.
Эвери ничего не говорила, только изредка поднимала взгляд, чтобы заглянуть мне в глаза. Каким-то невероятным образом я вдруг забыл обо всём, что тревожило и пугало меня прежде. Я был готов отдать всё, только чтобы этот момент не заканчивался, чтобы она не уходила.
– Эвери, – обречённо сказал я.
Она посмотрела на меня.
– Я не могу без тебя. Ни минуты. Ты мне нужна. Можешь пообещать, что будешь рядом всегда?
Она отстранилась.
– Мартин, – нежнее, чем обычно сказала она и дотронулась пальцами до моей щеки. – Ты просишь меня быть рядом всегда, но посмотри вокруг. Мы не знаем, что произойдёт завтра. Как я могу обещать тебе что-то?
Я взял её ладонь и прижал к своей щеке.
– Ты же знаешь, по-настоящему мы никогда не умрем.
Эвери только слабо улыбнулась и отвела взгляд.
– Это ты так думаешь, – тихо сказала она. – Нам нельзя влюбляться. Может быть когда-то, но не сейчас.
– Не говори так, будто мы можем этим управлять! – попросил я. Она захотела убрать руку от моего лица, но я не отпустил.
– Ты можешь просто не думать обо мне. Думай о чём-то другом.
Она снова посмотрела на меня и её слова вдруг показались мне смешными.
– Не думать о тебе? Эвери! Я бы не говорил с тобой сейчас, если бы мог не думать о тебе. Думаешь, я не понимаю, что чем сильнее я люблю кого-то, тем слабее становлюсь? Думаешь я хочу этого в такое время? Но каждая моя мысль о тебе – с каждым днём здесь ты всё крепче в меня врастаешь.
Она вырвалась и убрала руку, но ничего не сказала.
– Я не поверю, если скажешь, что не чувствуешь того же, – сказал я. – Это просто невозможно.
Она резко встала.
– Мартин, я говорю тебе. Нельзя! Не сейчас, – громко сказала она, я слышал, что она готова заплакать от обиды. – Это ты веришь в своего Бога! Но я то знаю, что он сделал с нами. Мы все окажемся в Арабелле однажды. Мы все убиты им, просто умрём позже. Сейчас ты нам не веришь, но поймёшь всё, когда встретишь там всех, кто погиб от Бриса. И какая разница, что я чувствую? Всё-равно всё закончится тем, что мы окажемся по разные стороны на одной войне, понимаешь? Будет война. Все мы там будем.
Она повернулась и пошла к двери в дом.
– Подожди ещё секунду! – попросил я.
Я хотел встать и пойти за ней, но не чувствовал в себе сил даже для этого.
– Подожди. Послушай. Так не должно быть. Посмотри на меня. Всегда! Обещаю! Я буду там, где ты и за тебя. Чего бы мне это ни стоило. Я просто не смогу по-другому.
Она обернулась.
И я бы хотел быть прежним. С яростью и твердостью защищать имя Бога. Стоять за своего Создателя, жертвуя всем. Но я смотрел на Эвери и всё, что владело моим сердцем раньше, просто растворялось. Она была всем: началом и концом. Самой жизнью и её противоположностью.
Я не мог её отпустить. Как бы ни хотел, не мог. Я думал о том, как она невероятна в вечернем свете, и о том, как глуп и беспомощен я.
– Я ничего не прошу, – сказал я. – Просто поцелуй меня. Один раз. Сейчас.
Она сжала губы, будто сильно злилась.
– Просто из жалости поцелуй.
Она сделала несколько медленных шагов ко мне и теперь смотрела на меня сверху вниз.
Я винил себя за то, что позволил себе так заболеть ею, но смотрел на её бледное лицо и благословлял тот день, когда попал в Морис, и Смотрителя, который бросил меня здесь.
Эвери, сдерживая слёзы, села рядом со мной и протянула ко мне руки.
– Один раз, – тихо сказала она.
Я вздрогнул и закрыл глаза.
Она провела пальцами по моей щеке, растягивая момент, а затем прикоснулась своими губами к моим. И целовала меня, и я целовал её. И с того момента я имел всё, что когда-либо хотел, всё, что собирался искать всю жизнь, собирать по кусочкам. Я был рождён двадцать лет назад только для этого момента. И он настал, и всё вокруг показалось просто декорациями, которые кружили, сменяли друг друга. Времена года, события, люди. Всё потеряло прежнее значение. Проходили дни, вечера, ночи, а мы всё сидели там, на холодных бетонных ступеньках. Она закрывала глаза и целовала меня, запускала руки в мои волосы, затем крепко обнимала и больше не отпускала. И я держал её так крепко, будто от неё зависела жизнь целой планеты.
– Я знаю тебя лично, даже слишком:
Буквально всё я знаю о тебе,
Любишь черешню, ненавидишь вишню,
И выберешь не плакать, а терпеть,
– однажды сочинила она.
