– Как же долго я искал тебя. Как долго! – только и смог сказать он.
Я обнял его в ответ и, исполненный ликования от долгожданной встречи, произнёс:
– Отец!
Я был благодарен и спокоен. Мы стояли, намертво вцепившись друг в друга несколько минут. Отец шершавыми руками водил по моим мокрым плечам и спине. Я разделял его безмолвное сомнение в том, что мы вновь так близко друг к другу. Я усилием воли заставил себя поверить, что он не является очередным обманчивым явлением оголодавшего мозга, а состоит из плоти и крови.
– Мы должны уходить. Немедленно, – сказал отец.
Я отступил от него на шаг, чтобы рассмотреть. Передо мной стоял крепко сложенный высокий мужчина с короткими, тёмными, блестящими на солнце волосами, узкими, серыми глазами и длинным носом. Как и всегда в Арабелле, он гордо носил длинный синий плащ и высокие чёрные сапоги. Даже в родных краях мой отец всегда выбивался из толпы, но в Морисе он выглядел особенно удивительно.
Я решительно смерил в себе желание получить ответы сразу на множество вопросов.
– Симон сказал, что они придут сюда следом за мной, где-то здесь раскол? – спросил я.
– Да. Мы с тобой уходим. Сейчас же. Раскол у меня за спиной, – он заговорил строго и нервно.
– Они скоро будут здесь, я не пойду без них.
– Мартин, послушай внимательно, – продолжил он своим мягким голосом, в котором неумолимо сквозила паника. – Мы должны успеть вернуться домой раньше Симона. Так мы с ним договорились.
– Договорились?
– Я помог ему узнать, где откроется проход, и договорился со Львом, чтобы он мог сам забрать своих детей, а взамен он обещал, что даст нам с тобой уйти подальше.
– Попробуй услышать меня, в последний раз, – попросил я, и почувствовал, как спокойствие вытекает из тела. – Я уйду из Мориса только вместе с ними. И буду с ними всегда.
– Мартин, ради твой матери, прошу тебя. Ты не знаешь, что он за человек. Он опасен, нам нужно держаться от него как можно дальше.
Прежде отец никогда не говорил о ней.
– Ты – всё, что осталось у меня от неё. И я обещал ей беречь тебя. От всех страхов и бед беречь. Я прошу тебя, иди за мной.
Его лицо, прежде незыблемое эмоциями, теперь исказилось.
– Там люди, которых я люблю. Поэтому мне нестрашно. Страшно только тебе.
Я протянул руку и сжал ладонь на плече отца.
Теперь мы стояли и с нетерпением наблюдали, как с холма к нам спускались те самые восемь человек, рядом с ними величественно шла Сирень, а в стороне, теперь с прямой спиной и без прежней хроматы, к проходу направлялся Гавриил.
– Время. Мы теряем время, – нервно повторял мой отец.
Я не обращал внимания. Моё тело снова била дрожь, я не знал, вызвал её холодный ветер или непрекращающаяся тревога. Я мысленно непрестанно напоминал себе, как прекрасна будет наша жизнь в Арабелле, но сейчас, находясь в нескольких метрах от открытого раскола, я ощутил, как будущее развернулось ко мне другой стороной – туманной и неясной.
– Мартин, – сказал отец. – Ты должен пообещать мне, что как только мы переступим границу, ты станешь слушать меня, не смея спорить.
Я не ответил и отвёл взгляд.
– Мартин. Проход сейчас открыт на Западе, за Красной Рекой, так что мы окажемся в лагере Симона.
– В лагере Симона?
– Мартин, у него там уже целая армия. Все люди Мориса в Арабелле верят ему. Их уже много и будет становиться всё больше. Они ищут Смерть. И эти звери, Грызуны, они тоже подчиняются ему. Он зло, сын. Мы должны сражаться с ним. Он влияет на умы, подчиняет их – это опаснее всего.
Отец смотрел на меня в ожидании реакции, но я лишь дрожал от холода и смотрел, как Симон приближается к нам.
– Мартин, услышь меня. Прошу!
– Ты отправляйся один. Приведи Оливера. Если всё так, как ты говоришь, нам определённо нужно поговорить.
– Хочешь, чтобы я снова тебя оставил? – голос отца дрогнул.
– Просто приведи его. Нам нужно поговорить!
– Оливер и так уже там. Но ты не слышишь меня. Я говорю тебе, будет война. Нам не избежать этого.
– Но однажды ведь всё будет хорошо, правда? Помнишь, ты говорил, что Арабелла и есть любовь? Помнишь?
– О, Мартин! – в его голосе сквозила горечь.
– Иди, отец, не стой! – я обернулся к нему и подошёл почти вплотную. – Я сделаю всё, что смогу, чтобы не было войны. Но что бы ни случилась, я буду с ними. Никогда их не оставлю, понимаешь? Я уже на их стороне.
Отец издал немой вопль ужаса от моих слов, развернулся ко мне спиной и исчез.
– Вы ещё здесь? – не скрывая удивления спросил Симон. – Вы должны были смыться.
– Симон, мой отец приведёт Оливера, чтобы мы могли поговорить.
Симон нахмурил брови и сжал челюсти.
– Думаешь, я не говорил с ними? Думаешь я хочу войны ради войны? Они не слушают. Они не понимают! – тихо сказал он.
– В этот раз с вами буду я. Они должны услышать меня, они растили меня, – сказал я, сомневаясь в собственных словах.
– Это будет последний разговор с ними. Если я не получу того, что ищу, я пойду на любые меры и не стану никого жалеть.
Он отвернулся от меня, чтобы повести детей за собой в Арабеллу, но тут на глаза ему попался старый друг, тот, что стал врагом.
Глаза Симона налились кровью, он поставил на землю, Давида, которого держал на руках. Гавриил пошатнулся и упал на колени.
Симон в одно мгновение достал из-за пояса крупный чёрный ствол и бросился с ним к Гавриилу. Я хотел остановить его, но не успел пошевелиться, как отец семейства уже сидел на старике, приставив недрогнувшую руку с оружием к его лбу. Гавриил лишь улыбался.
– Ты всё также веришь в свою справедливость, – спокойно сказал он.
Симон ещё плотнее приставил дуло ко лбу старика. Слезы из его глаз лились на сморщенное, бледное лицо Гавриила. Между ними чувствовалась неизгладимая, всё ещё существующая, но преданная близость. И именно то, что она была предана, заставило нас замереть. Будь это кто-то другой, мы бы бросились его защищать, но сейчас все мы, даже дети и Сарра, понимали, что это их личная пьеса, мы были лишь зрителями и не могли вмешиваться. Внутри Симона скопилось столько неисцелимой боли, что мы все, сквозь обиду и слёзы, негласно признали его право делать то, что велит ему зов мести.
Эвери закрыла рот рукой. Кудряшка застонала и отвернулась, Джек плакал на руках у Сарры. Я стоял ближе всех и отчетливо видел, как зажмурился Гавриил в ожидании выстрела.
– Как ты мог? – Симон заорал так громко, что мы все отступили назад. Его гнев не умещался в худом теле и рвался наружу.
Дальше раздался просто крик, без слов. Он рычал, как разозлённый зверь, и с этим рыком он поднялся на ноги, будто преодолевая неимоверную силу, что пыталась заставить его убить.
