– Да подожди ты, – Аня прыгнула к проходу из класса и встала ровнехонько перед дверью. На руках проступили мышцы – в конце концов, Аня занимается спортом – не пройдешь просто так. – Давай это обсудим, окей. Возможно, я была не таким хорошим другом, как ты бы хотела, но уходить в себя… Может, ты наркоманка?
Хватит. Злое и сердитое вырвалось, наконец, наружу. С утробным, нечеловеческим криком Саша, с рюкзаком наперевес, понеслась на бывшую подругу. Смачный удар локтем в живот – больно от отдачи немного – и Аня, охнув, повалилась на пол.
– Ты что делаешь, – Маша, оказывается, все это время стояла прямо за дверью класса. – Господи, да ты же сумасшедшая, самая настоящая сумасшедшая!
В ее словах нет страха или упрека. Самая красивая девчонка параллели, она стоит, накручивая локон на палец. Аккуратный макияж – легкий, как и полагается красивой девочке, которая вдобавок еще и отличница. Удобная и красивая школьная форма.
Маша навязчиво идеальна во всем – она даже не удивляется тому, что кто-то посреди учебного дня занимается рукоприкладством, хотя любой бы удивился. Любой – но не она. И именно поэтому Сашу сейчас она раздражает куда больше Ани.
Саша закинула рюкзак на плечи, сунула наушники в уши и пошла домой. К своему, ставшему уже привычным спутником, одиночеству, давно остывшему невкусному супу из пакетиков, который надо греть на плите, ледяному прогорклому чаю и книжным наброскам, которые она, возможно, когда-нибудь закончит.
В наушниках Оззи Осборн предсказывал многообещающий и полный приключений день – таблетки под матрасом – сонное состояние – метро и долгая, долгая поездка – Саша очень хотела бы опять поводить машину.
* * *
– Простите, – тычок в бок. – Мне нужно с вами поговорить. И я знаю, что вы не человек.
Доппельгангер обернулся. Огромный, настолько огромный, что он не помещался полностью в вагоне метро и сгибался чуть ли не в три погибели, он, кажется, слегка замешкался. Саша держала наготове канцелярский ножик: уэтих тварей сердце с правой стороны. Бить будет удобно.
– Осторожно, двери закрываются! Следующая станция Амр143! Будьте внимательны, потому что Бог отменил курение вчера вечером, а это значит, что микрошаги больше не будут доступны! Яицантс 341 яащюуделС! – надрывался призрачный голос в динамиках.
– Подожди-ка секунду, – доппельгангер будто поплыл. Уменьшился в росте, порыжел, отрастил волосы – и теперь перед Сашкой стояла она сама. Точь-в-точь, будто ожившая фотография. Та же джинсовая куртка, набитая кучей мелочи вроде не пишущих ручек или обрывков бумаги со стихами, те же круглые очки – и плотоядная улыбка от уха до уха, а зубы мелкие и острые. Будто напильником затачивали. – Теперь я тебя слышу. Что тебе нужно, человеческая девочка?
– Мне нужно знать, – Саша сжала кулаки. И доппельгангер сжал кулаки тоже. Это как танец, как игра, только проигравший здесь не просто сядет и расплачется, нет – на кону ее психическое здоровье, а, может, и даже жизнь. – Знать, откуда вы появились. Знать, что такое троллейбус.
– Троллейбус? – доппельгангер зачарованно облизнулся. – Я думала, человеческие дети прекрасно знают, что такое троллейбус. Это такая штука, которая ездит от электричества…
– Не этот троллейбус, идиот потусторонний. Троллейбус, который приходит за… человеческими детьми. Из него выходят люди и предлагают вернуться туда… откуда я родом.
Саша впервые произнесла это вслух – Аня, конечно, не в счет, она никогда, никогда ее не слушала – и почувствовала, как закололо приятной болью в груди. Навернулись слезы на глаза, а в воздухе, в спертом вагоне метро, в духоте резко запахло весенней капелью. Настоящей, весенней до каждого разбитого льда на луже, пения птиц и кричащих детских голосов за окном, когда тебя на улицу никто не зовет, и ты остро понимаешь – не для тебя они кричат и не про тебя.
Доппельгангер, кажется, тоже почувствовал запах капели. Перегнувшись в обратную сторону – не могли, человеческие мышцы просто не могли так растягиваться – он шикнул, а затем быстро произнес что-то Сашиным детским голоском с будто радиопомехами, и толпа нежити вышла на следующей остановке.
Поезд тронулся, и они остались в вагоне одни. Тысячелетний монстр, умнейший из Тёмных тварей, способный довести до сумасшествия даже взрослого мужчину, и маленькая тринадцатилетняя девочка с канцелярским ножом. Словно близнецы – а они и были близнецами, добрым и злым – они смотрели друг на друга, не отрывая взгляд.
– Я не знаю, о чем ты говоришь, человеческая девочка. Нас, настоящих поселенцев Сонного мира, очень много, и все мы разные – но никто, никто из нас не пытался ловить человеческих детей на троллейбус. Прости, ничем не могу тебе помочь.
– Вы сказали – Сонного мира?
– Да, глупое ш-человеческое дитя, – язык доппельгангера снова пронесся, от уха до уха. Подцепил что-то в ушной раковине, что-то явно живое и шевелящееся, и отправил в рот. Хруст, хлюп – все стихло. И только двигались челюсти. – Когда-то именно мы населяли этот мир, весь целиком, а не ютились в жалких ловушках, пытаясь заполучить хоть кого-то и утолить свой ненасытный, вечный голод. Нас боялись. И те, кто попадал в Наш мир, либо умирали, как герои, окруженные голодной толпой, либо прятались по пещерам и становились легкой добычей. Но годы шли. Пришел этот мерзкий человек. Человек, что собрал свою великую армию – бесспорно, великую – и заставил нас прятаться по закоулкам. Так хочется есть… Так хочется… А там, за границей, свежее мясо и свежие страхи. Я так давно никого не запугивал, человеческое дитя. Так давно.
– Только попробуй подойти, и я тебя заколю, – канцелярский нож давно в кулаке. – Ты же знаешь, как это все работает, верно? Пока я верю, что этот нож – орудие смерти, во сне он будет орудием смерти.
– Ты серьезно думаешь, что меня, существо из другого мира, можно убить обычным металлическим оружием? На меня не действуют ваши земные штуки, деточка, – доппельгангер улыбнулся. Мирно и спокойно, будто они сейчас сидели где-то в антикафе – Саша никогда не была в антикафе и, если честно, не понимала, зачем они вообще нужны, но Аня ей рассказывала в свое время. – А теперь, извини, человеческая девочка, но я тебя съем. Ничего личного, просто я так давно не обедал.
Доппельгангер снова улыбнулся. Они вообще любили улыбаться, такие вот создания. А потом медленно начал открывать пасть: зубов у него было, наверное, ряда три или четыре. Из пасти пахнуло смрадом и гниением. Кто-то кричал, всхлипывал – или Саше это показалось?
В груди, как выкипевший чайник, расплескалась животная ярость. Не для того она месяцами штудировала энциклопедию Альберта Андреевича, не для того так долго шастала по сонным барахолкам, выискивая среди тысячи проклятых вещей, высасывающих душу или забирающих психическое здоровье единственное нормальное оружие – чтобы так глупо погибнуть.
– Я сказала, чтобы ты не смел ко мне лезть, иначе получишь, – заорала Сашка и со всей силы воткнула лезвие ножа в глотку.
Ткани горла, кажется, давным-давно сгнили, иначе откуда на Сашу повалило столько зеленого, дурно пахнущего болотной тиной гноя?
