Саша села на диван, ойкнула от того, что одна из торчащих пружин впилась ей куда-то под копчик, и задумалась. Разве у нее были счастливые воспоминания до того, как она встретила Влада? Разве ее жизнь не была серым и беспросветным существованием все эти тринадцать лет?
– Если не можешь вспомнить что-то близкое, вспомни детство. Самое-самое далекое детство, три года, четыре.
И Саша задумалась. Она думала пока голова не разболелась. Все воспоминания, связанные с матерью, нельзя было назвать счастливыми: в них мать либо кричала на нее, либо замахивалась с подзатыльником, либо рвала ее рисунки. Да, сейчас все стало гораздо лучше – но память о всех недавних событиях отравляла мерзкая сосущая тоска по Владу. Даже недавний концерт Эрика померк в этой чертовой тоске. Все такое серое и бессмысленное – неужели у нее действительно нет никаких хороших воспоминаний?
– Два года, годик, – тепло бормотал Альберт Андреевич, и его голос словно подбодрил Сашку.
Она задумалась и вспомнила. Точно. Да-да, это может сработать.
– Когда я была маленькой, я жила у бабушки с дедушкой. У них было весело, мы ходили часто в блинную, на речку купаться, я дружила с окрестными ребятами, которые вовсе не были задаваками, – говорила Саша скорее себе, но Альберт Андреевич не перебивал ее, лишь покачивая головой. – Мы и на дачу часто ездили. Бабушка с дедушкой всегда меня любили.
– А теперь ляг поудобнее, но руки и ноги не скрещивай. Очки сними. Закрой глаза и сконцентрируйся на этом. И слушай то, что я тебе говорю. Представляй свои ассоциации и постарайся их запомнить.
Саша послушно улеглась и прикрыла глаза. Голова шумела, а перед глазами роились какие-то мушки. Ей тут же стало дико неудобно и она захотела поменять положение, но Альберт Андреевич уже начал говорить. Он читал что-то нараспев, методично и мелодично, а Саша честно принялась вслушиваться.
– … и на этом месте ты построишь свой дом… какой он будет? Высокий? Или маленький, тихий, аккуратный? Какие будут стены у твоего дома? Большие, толстые или тонкие?.. А есть в доме глубокие подвалы, большие, запутанные?.. Что находится в этих подвалах?.. Или это будет легкий дом… с лёгкими летними стенами… потому что в твоём мире никогда не бывает зимы?.. Какие окна в твоём доме: попробуй увидеть их… Это большие… лёгкие… стеклянные… всегда открытые окна… Или маленькие, аккуратные… очень тёплые окошки… со ставнями…? Какой вход в твой дом… дверь…? Представь… Это тяжёлая дверь с золотой ручкой… Или это стеклянные двери, которые открываются, стоит слегка толкнуть?.. Будут ли замки на дверях твоего дома?..
Саша представляла квартиру бабушки и дедушки в маленьком, богом забытом городке. Там всегда пахло старостью и затхлостью, но Саша любила этот запах. Она вообще любила запахи, которые никому почему-то не нравились. Ей четыре, и она болтает ногами, сидя на табуретке. На кухне вкусно пахнет блинами, и бабушка суетится вокруг сковородки, подбрасывая все больше и больше теста.
– Блин за маму, блин за бабушку, блин за дедушку, – говорит бабушка и выкладывает ей на тарелку огромную кучу блинов.
На столе столько всего вкусного, что глаза разбегаются: тут тебе и сметана, и варенье, и сгущенка, и колбаса даже! Ешь – не хочу! Только есть мысль, которая не дает Сашке покоя.
– А за папу блин?
– Пока папы нет, нельзя за папу блин есть, – говорит бабушка, сурово сдвинув брови. – Ты вон, лучше, за дедушку съешь. А еще лучше два: зря он, что ли, велосипед тебе весь день починял?
Сашка считает это абсолютно справедливым, а потому она отправляет сразу два блина в рот.
– За дедушку!
Глаза слипались, и Саша как будто наяву видела и бабушку, и дедушку, и их старую квартирку. В старенькие еще стеклянные окна залетал тополиный пух, и маленькая Саша всегда гонялась за ним по всей комнате. А когда ей становилось скучно у бабушки с дедушкой – а такое бывало крайне редко – она просто ложилась на ковер в гостиной и рассматривала сетчатый от трещин потолок. И на какой-то момент девочке стало так хорошо, как никогда не было: будто что-то теплое разлилось у нее по венам.
Сначала стало тепло рукам, потом ногам, потом покраснел от тепла нос: Саша чувствовала, как жар поднимается все дальше и дальше, будто она погружается в горячую ванну. А потом тепло дошло до сердца, и Саша уснула.
* * *
Когда Саша открыла глаза, она сначала даже не сразу поняла, что изменилось. Та же комната, тот же светлый кирпичный домик, только вот почему-то небо неестественного ярко-алого цвета. Саша встала, надела дедушкину куртку и вышла на кухню: оттуда доносился гомон.
– А я тебе говорю, что не бывает так, когда человек резко перестает видеть сны! – распалялся старый добрый Рок-н-ролльщик перед Альбертом Андреевичем. – Эту всю дрянь контролирует Государство, и если ты не гражданин, никто не запретит тебе видеть сны! Снов могут лишить только за какую-нибудь провинность, за туризм, например. Но она же не…
– Да не попадалась она, успокойся, – махнул рукой Альберт Андреевич. – Помнишь Слесаря? Который с нами четыре года путешествовал? Его, когда поймали, лишили способности видеть сны, так никакой гипноз не помог. Я, понимаешь, даже ничего не делал, так, воспользовался парой психотерапевтических штучек. Она, видимо, сама не хотела видеть сны, так что… О, Революционерка, уснула, наконец-то! Может, чаю?
За столом сидели все: Поварешка, Писатель, Эрик и даже Атеист. У Саши подкосились ноги: неужели они все помогут ей найти Влада? Почему нельзя было обойтись только Альбертом Андреевичем?
– Меня одного он не послушает, – ответил Альберт Андреевич на невысказанный вопрос. – Он, понимаешь, всегда был очень высокого мнения о своей персоне и совершенно справедливо считал меня старым дураком и обывателем, который ничего не понимает в мире снов. А вот остальные… может, хотя бы дадут тебе возможность поговорить с ним.
– Я смотрел по координатам машины, – сказал Рок-н-ролльщик, сверяясь с огромной картой у него в руках.
Карта, как Саша поняла, тоже была одной из волшебных штук, изготовленных Альбертом Андреевичем: ее никогда не разворачивали полностью, потому что она могла быть маленькой, размером с атлас, а могла по площади стать больше всей Земли. Точки на ней постоянно менялись, и улицы то переносились на другой край, то раздваивались, то вовсе исчезали – такова была природа снов.
– И что? Где он?
– Я так понимаю, он забыл про то, что машина – твой подарок. Я думаю, если б он держал это в голове, то давно сотворил бы свою. Так что да, сейчас он где-то в районе Библиотеки.
– Библиотеки? – переспросила ошарашенная Поварешка. – В солнечный день? Там же полно доппельгангеров! И как он только не боится…
– Понимаешь, дорогая моя Вера Павловна, – произнес Альберт Андреевич. Он удобно уселся на стул и залихватским жестом допил кофе. – Мальчику плохо. Иначе он, скорее всего, пребывал бы где-нибудь на озере Грез или у речки Путешественницы: дни нынче жаркие, а он всегда любил купаться. Специально ведь лезет на рожон – нарывается, хочет драки.
