– Мама?
Костя не знал, к кому был обращен этот вопрос – к нему, Лизе, пустоте круга или зеленым извивающимся стенам. Не дожидаясь, пока Медведев произнесет что-то еще, Костя положил правую руку с сияющей звездой на лоб старика.
Мир застыл. Замедлилось движение вокруг. В одно мгновение исчезло куда-то притяжение, и воздух в центре зеленого торнадо, призрачной воронки, стал пуст. В тот момент, когда искалеченная рука бывшего участкового встретилась с холодным лбом старика, стих звон чудовищных бубенцов, и только лишь возня Лизы с затвором, металлически раз за разом щелкавшим за Костиной спиной, нарушал тишину. Что-то неуловимо изменилось. Настолько, что выразить словами это было невозможно. Никишина наконец-то вставила новый патрон и вскинула винтовку:
– Ну что, можно уже?
– Нет, уже все, – проговорил Костя, и с этими словами звезда на его руку засияла горячим белым.
Это было то сияние, которого он достиг, пересекая бездны Матвеевского дома. Не то, зеленое, приглушенное, укрывавшее все последние часы пустое поле у Сиверской. Другое, абсолютное. Такого не было и не могло быть ни в Тени, ни в нашем мире. Даже светом или сиянием называть это можно было только лишь от того, что ничего подобного ни Лиза, ни Костя раньше никогда не видели. Слов для этого в человеческом языке не было, и от того они назвали это светом.
Медведев все так же неподвижно стоял, раскрыв рот. Костя все так же держал руку на его лбу, а Лиза, опустив «трехлинейку», смотрела прямо в лицо старика. Кружащиеся стены истончались. Снова слышны стали крики цыган и полицейских. Уже различимые силуэты, проглядывавшие через совсем недавно еще плотные, непроницаемые стены дымного столба, мелькали вокруг стоявших в основании водоворота искривленного пространства Вот-вот зеленый туман должен был растаять, ни оставив и следа от Дель-Фаббро и воспоминаний о том, что происходило здесь этой ночью.
Прошли секунды, и вспышка яркого, ослепительно-белого волной разнеслась по полю, поглотив все вокруг.
Была она видна даже из бытовки Андрюши, о забор у которой все так же билась на ветру кем-то забытая еще летом цепочка от самоката.
Крест
Весна рано пришла в Петербург. Уже в середине апреля небо стало чистым, и редкие дожди не могли прогнать с улиц пыль. Набухли почки, первая трава показалась из-под земли. Но на Шуваловском кладбище все еще лежал снег. Под еловыми ветками, в тени от надгробий, даже кое-где на дорожках, там, куда не добирался солнечный свет, виднелись белые комья льда. Дворник мел тропинку, ведущую от южной лестницы, с которой начинался главный вход на Шуваловское, к белому храму. Каждый взмах метлы – шуршание, сопровождаемое щебетанием птиц. Людей на кладбище в этот ранний час было мало.
Лиза сидела на шаткой, низенькой лавочке. Напротив нее, у той стены, где внутри церкви находился алтарь, виднелось огороженное небольшим заборчиком захоронение настоятелей Спасо-Парголовского храма – того самого, колокол которого по легенде лежал на дне Большого Суздальского озера. Дальше, уже на склоне, начинались обычные могилы. На одну из которых и пришла сегодня Никишина. Она была здесь уже третий раз. Приезжая по делам в Петербург, она теперь старалась зайти на Шуваловское. Что тянуло ее сюда? Лиза и сама не знала, сидя из раза в раз на маленькой лавочке в углу четырехугольной оградки, к которой нужно было пробираться через узкий проход между другими ограждениями, стоявшими почти вплотную друг к другу. Могил на Церковной горе, где когда-то, еще в 18-м веке стоял старый деревянный храм, сгоревший от молнии, было очень много. А места мало… Лиза приходила сюда, просто сидела на лавочке и смотрела на белый деревянный крест. У подножия которого, на прямоугольном замшелом камне, были выбиты слова: «Петр Александрович Бадмаев. Скончался 29 июня 1920 года». Даты рождения на камне не было.
Лиза теперь работала библиотекарем в Гатчине. Точнее – библиографом отдела краеведения в одной из гатчинских библиотек. После случившегося прошлой осенью она навсегда покинула Карташевскую. И надеялась, что больше никогда не вернется в нее. Работа в Гатчине нашлась на удивление быстро. Через две недели после того, как с Лизой подписали договор, она узнала, что раньше на ее месте подрабатывала какая-то пенсионерка, жившая за городом, и приезжавшая в библиотеку раз в несколько дней, чтобы перебрать архивы. Пенсионерка умерла у себя на даче, во время пожара.
После того, как сияние накрыло поле у Сиверской, Никишина обнаружила себя лежащей в канаве, края которой были покрыты редкой, обледеневшей травой. Полицейские забирали с собой цыган, подталкивая галдящих рома в спину дубинками. Лиза видела, как Костю усаживают в «автозак», скрутив ему руки за спиной. Что случилось дальше с Пивоваровым она не знала. Когда полицейские уехали, Никишина выбралась из канавы, и, провожая взглядом удаляющиеся машины, побрела мимо пустых цыганских «Лад» и «Нив» в сторону Сиверской. Винтовку в ту ночь она унесла с собой.
Через неделю в «Вестнике Гатчины» появилась статья о падении в Гатчиноском районе метеорита. Случилось так, что неизвестное небесное тело угодило из-за туч прямо на заброшенное колхозное поле, находившееся между СНТ «Сиверский» и железной дорогой. Это удивительное событие совпало со смертью одного из крупных областных чиновников и еще нескольких людей, тела которых были обнаружены как раз около воронки. Писали, что к смерти чиновника могли быть причастны цыгане, задержанные в это время на окраине поселка. Почти пятьдесят человек стражи правопорядка отвезли в Гатчину, в отношении нескольких десятков был составлен протокол. Газета утверждала, что появление цыган каким-то образом было связано с падением небесного тела. Откуда-то взявшийся эксперт пояснил, что метеорит, скорее всего, состоял из металла. Полиция назвала все произошедшее той ночью у Сиверской криминальными разборками между цыганскими кланами, в которые оказался втянут крупный чиновник. Метеорита, ставшего причиной световой вспышки, напугавшей обитателей Сиверской и близлежащих населенных пунктов, обнаружено не поле не было. По факту гибели шестерых людей начато расследование. Все сошлись на правдивости версии о цыганских разборка. Конечно, вспышка могла быть и следствием чего-то, произошедшего на одной из расположенных поблизости воинских частей. Но военные по этому поводу промолчали, и ничего комментировать в новостях не стали.
А Лиза, знавшая правду, никому ничего говорить не стала. Да и какой была она, эта правда?
Той осенней ночью, когда они все вместе шли по пустому полю, Костя рассказывал Никишиной о той сказке, которую Бадмаев назвал цыганской. Сложно было не поверить в нее, когда вокруг кружила пурга, и вдалеке виднелось легкое, еще еле заметное свечение магического круга. Но потом, после исчезновения Кости, после своего отъезда из Карташевской, Лиза начала сомневаться в правдивости тех слов. Косте она верила. Но не было уверенности, что Петр Александрович говорил правду. Слишком уж фантастичным казался весь рассказ, от начала и до конца. Никишина начала проверять. Разбирать старые вырезки из газет, просматривая журналы военного времени, которые собирала Федотова в Гатчине. Она нашла подтверждение слов старика о Григории Карташевском и лагере в Вырице. Но дальше следы архивных записей обрывались. Не было ничего ни про Матвеевский дом, который, наверное, все еще так же стоял где-то там, на окраине поселка, ни про исчезновение людей в окрестностях Новых Маргусов в позапрошлом веке. Приходилось верить только лишь словам Петра Александровича.
