– Вы не сгущаете, Вениамин Георгиевич? Не возводите ли в систему отдельные ошибки?
– Да иди ты, лейтенант, со своими отдельными ошибками! – Журналист побледнел, задрожала губа, обросшая щетиной. – В тридцать седьмом семерых из нашей редколлегии забрали. Они врагами оказались, в заговорах против товарища Сталина участвовали. Ни один не вернулся. Ведь органы не ошибаются. В начале тридцать восьмого еще четверых взяли, вдогонку, так сказать. Жили мы так, как будто по острому лезвию ходили. Ведь не докажешь, что ты верный ленинец. Органам виднее. Еще через полгода, когда Ежова сменил товарищ Берия, вернулся заведующий международным отделом Марковец. Дело пересмотрели, его оправдали. Но работать он не мог и долго не прожил, почки отказали. В общем, не суди строго, лейтенант. Может, и смалодушничал я, что в бега подался. Моя вина, что остальные за мной побежали. Хочешь, расстреляй или сладкого лиши.
– Куда бежать-то собирались, Вениамин Георгиевич?
– Да хрен его знает. Куда бог пошлет. Но точно не к немцам. Не тот я человек, и зря ты на меня думаешь. К партизанам пошел бы, не к Разжигаеву, так к другим. Потом эта история забылась бы.
– А вы, товарищи, тоже боитесь, что вас закроют и не выпустят? – спросил лейтенант.
– Не знаю, товарищ Шубин. На меня затмение нашло, – сказал Слесарев. – Тут еще немцы под боком гремели, заметить могли. Хреново, когда находишься меж двух огней, а сам ни в чем не виноват.
– Вас бы, товарищ Шубин, на наше место, – заявил Мухавец. – Придумали невероятную историю с детективным уклоном…
– Ладно, все! – оборвал его Шубин. – Надоели вы нам, граждане. Руки чешутся вас пристрелить без суда и следствия. Дойдем до наших и распрощаемся. Пусть делают с вами то, что считают нужным. Невиновных не посадят, не то нынче время. Стране нужны не только военные специалисты.
– Товарищ лейтенант, тут вроде просека недалеко, – подал голос Краев. – Я видел просвет, когда по полю бежали. Это в стороне, метрах в ста. Давайте по ней пойдем. Ее снегом замело, но хоть цепляться не будем за эти сучки.
– Вот ты и ступай на разведку, – распорядился Глеб. – Осмотрись и доложи. Действуй, боец, искупай вину, исправляй свои ошибки.
Глава 13
Идти по просеке действительно было лучше, чем по дебрям. Там разведчиков и догнали полицейские на санях! Щелкали кнуты, возбужденно кричали люди. Красноармейцы впали в замешательство. Откуда?! Вычислили по следам? С дороги заметили, связались с ближайшим населенным пунктом, оттуда и выдвинулось подразделение? Сани – транспорт удобный, дороги не нужны, скорость развивается приличная.
– Вперед, бегом! – прохрипел Шубин.
Он понимал, что лезть в кусты бессмысленно, только увязнешь, перестреляют всех в упор.
Люди бросились наутек. Красноармейцы лягали своих подопечных, орали в уши благим матом. Те тоже прониклись, бежали, как уж могли. Даже для предателя ситуация была безнадежная. Полицаи не будут разбираться, перестреляют всех, кого догонят.
Впереди обозначился плавный косогор, перегиб дороги, достаточный, чтобы укрыть залегших людей. Метрах в двухстах за ним обрывался кустарник, чернела кромка соснового леса.
– Ванины, со мной, остальные – к лесу! – выкрикнул Шубин. – Григорий, ставь пулемет!
– Дай его сюда! – Федор отобрал у брата пулемет Дегтярева, залег за бугром, стал возиться с сошками.
Григорий пристроился рядом с ним. Шубин откатился к кустам, продавил яму в снегу для локтевого упора.
Полицаи неслись на двух вместительных пароконных санях. Лошади хрипели, орали люди, вооруженные карабинами и немецкими автоматами. Возможно, эта публика была не вполне трезвой. Уж больно рвалась она в бой.
До первых саней оставалось метров семьдесят. Мужики в ватниках открыли огонь без всяких преамбул. Люди на снегу, даже в маскхалатах, были заметными пятнами. В защитное облачение въелась грязь, тут никакая стирка не поможет.
Отчаяние трясло Глеба. Он прошляпил такую опасность! Автомат раскалился, вырывался из рук. Шубин бил очередями, давился хрипом.
Под боком у него грохотал пулемет.
– Давайте, суки, подъезжайте! – крикнул Федор. – Будет вам сегодня Новый год, всем поздравления по почте разошлем!
Григорий не отставал, долбил под ухом у братца.
– Оглохну же, Гришка! Неужто ты не можешь тише стрелять?! – заявил Федор.
Первые пули достались лошадям. Они взвились. Сломались оглобли, сани стали переворачиваться, с них посыпались люди. Истошно орал полицай с раздавленной ногой. Возница перекувыркнулся через голову, а встать уже не смог, кровь текла из простреленного черепа. Выжившие полицаи расползались по просеке.
Времени на торможение у второго возницы не оставалось. Он натянул поводья, направил лошадей в сторону. Сани влетели в кустарник и застряли. Жалобно ржали пораненные животные. Истошно гоготал какой-то сумасшедший. Полицаи перекатились из саней на снег, открыли огонь, перебегали. Кто-то из них пытался забраться в гущу кустарника, но это была неважная идея. Несколько мертвых тел уже валялись на снегу.
– Отходим! – проорал Шубин. – Хватит! Теперь не догонят!
Но братья увлеклись. Федор рычал и плевался. Выкрикивал матерные здравицы в адрес предателей Григорий.
Пауза была недолгой. Федор менял отстрелянный диск.
Полицейские оживились, стали подниматься, но резкая очередь заставила их снова залечь. Покатился по снегу раненый, зажимая простреленное бедро.
Федор вдруг охнул и уткнулся головой в снег. Кровь потекла из-под шапки.
Григорий как-то неуверенно усмехнулся, потряс брата за плечо.
– Федька, ты чего это прилег? Устал, что ли?
Федор не шевелился. Это было выше понимания Григория. Такой вариант в их совместной службе не рассматривался. Он тер варежкой замороченный лоб, снова тряс Федора, перевернул его. Лицо красноармейца залила кровь, но Григорий по-прежнему ничего не понимал. Корявая ухмылка не сходила с его лица. Он призывал брата очнуться, прекратить дурачиться.
Федор был мертв. Шубин это прекрасно видел.
Полицейские неуверенно поднялись, двинулись вперед.
Лейтенант сменил магазин, припал к прицелу. Повалился сидящий на корточках мужичонка со слипшимися от пота волосами. Остальные неохотно залегли, стали ругаться.
Гришка продолжал трясти брата. Его голос срывался на фальцет.
– Григорий, уходим, он мертв! – крикнул Глеб. – Беги, я прикрою!
Боец смотрел на него с полным непониманием. Совсем сдурел лейтенант? Он оставил Федора в покое, потрясенно смотрел в мертвые глаза, потом издал душераздирающий рев, схватил пулемет, поднялся. Григорий стрелял, прижав приклад к бедру, тоскливо выл. Жизнь и смерть превратились во что-то одинаковое. Существование без брата теряло смысл.
