Шагалов как-то вздрогнул, руки его безжизненно повисли. Он рухнул на колени. Злорадная улыбка сползла с губ. Боец упал лицом в землю.
Взбешенные красноармейцы открыли огонь по зданию, разбивали уцелевшие стекла, крошили деревянные наличники. Превратился в решето металлический забор, опоясывающий дворик.
– Всем отойти! – прокричал Шубин. – Занять позиции. В здание не лезть!
Люди выполнили приказ.
Пробежал по пустырю замешкавшийся боец. Простучала очередь, и он покатился с простреленной ногой.
Шубин скрипнул зубами. Где набрать других, исключительно одаренных?
Автоматчик ударил по окну, заставил немца убраться. Подбежали два бойца, затащили товарища в кустарник. Он визжал от боли, потом захрипел, стал кашлять.
«И куда его теперь?» – с досадой подумал Шубин.
– Сержант, Агееву ногу насквозь прострелили! – выкрикнул кто-то. – Мы перевяжем, но куда его девать? В медсанбат бы парня!
– Ага, сейчас подъедут! – злобно выкрикнул Левитин. – Агеев, ты башкой когда-нибудь думал?
– Вот снесут ее фрицы, тогда и задумается! – заявил кто-то и нервно засмеялся.
С этой минуты на открытые участки красноармейцы не лезли, лежали за деревьями, готовились отражать вылазки фашистов. Никто не знал, сколько их теперь находится в здании. Шестерых положили, очевидно, осталось немного. Несколько рядовых и офицеров, которых приказано брать живьем.
К взводному подползли Асташкин и Карабаш, расположились неподалеку от него. После увлекательных похождений в селе Булатово и в Свято-Успенском монастыре эти бойцы стали держаться вместе. От предыдущего состава взвода остались только они. Командир и Настя не в счет.
Справа мостились, устанавливая пулемет, Григорий и Федор Ванины, еще одни неразлучники.
К Шубину подполз сержант Пахомов.
– Товарищ лейтенант, Левитин и семеро с ним держат заднюю сторону здания. Хорошо, что там сквер, есть укрытия. Но что мы будем делать, если немцы пойдут? Я про тех, что в городе. Наши встали, а фрицы не дураки, скоро двинутся на выход. Уже, наверное, пошли, только мы об этом еще не знаем. Нас осталось двадцать две души. Это вместе со мной и Левитиным. Вы еще. Двадцать третья душа.
– Будут неприятности, станем противодействовать им, сержант, – заявил Глеб. – А пока не морочь мне голову, договорились? Немцы выходят из города другими дорогами. Вроде так получается. Какая улица подходит сюда с востока? Луначарского, да? Отправь на нее двух бойцов. Пусть сидят там тише воды, ниже травы. Услышат шум или увидят отходящих фрицев – сразу сюда. Будем реагировать.
– Понял, товарищ лейтенант, – сказал сержант и начал шустро откатываться.
Шубин лежал за деревом, курил, пряча бычок в широком рукаве полушубка.
На востоке постреливали, но наступление явно встало, наши ждали подкреплений. Ночь была в разгаре, но темнота как таковая отсутствовала. На небо выбралась луна, озарила землю бледным мерцанием. Снежный покров улучшал видимость. Свирепых морозов, как в начале декабря, уже не было, зима сбавила обороты. Но даже хорошо утепленные бойцы на голом снегу испытывали неудобства, ворочались, кряхтели. Кто-то отполз подальше за деревья, растирал отмороженные конечности.
– Костер бы развести, – пробурчал какой-то мечтатель. – Ушицу на рогатинах подвесить, водочки, опять же, грамм по сто.
– А чего мелочиться? – проговорил его товарищ. – Давай по двести.
– Точно, – обрадовался боец. – Давай по двести. А как пройдет, опять нальем.
В особняке периодически кто-то кричал, оттуда доносился подозрительный шум.
– Машина сломана, герр гауптман! – разобрал Глеб слова какого-то невысокого чина. – Ее вчера во двор загнали, чтобы отремонтировать, но не хватает запчастей.
– Ремонтируйте, Шпигель! – распорядился офицер. – Сделайте все возможное!
Этот диалог насторожил Шубина.
«Значит, во дворе у сотрудников абвера имеется еще одна машина. Сломана – это хорошо, но новость не из приятных. Надо бы усилить центральное направление», – подумал он.
Первая попытка вырваться из здания была предпринята немцами в три часа ночи. Распахнулась входная дверь, с крыльца скатились несколько солдат. Даже в полумраке было видно, как бледность расползалась по их лицам. Двое спрыгнули с крыльца, лавируя между телами ранее павших товарищей, дружно метнули гранаты. Пока они летели, одного сразила автоматная очередь, другой сам запнулся, покатился по утоптанному снегу, надрывая глотку. Ему не повезло, он повредил ногу.
Гранаты взорвались с недолетом, но на то и делался расчет. Еще двое солдат вермахта пробежали дополнительные метров десять. Один из них успел швырнуть гранату. Вторая взорвалась под ногами у его напарника, после того как пуля попала ему в плечо.
Уцелевший солдат пустился наутек, перепрыгнул через мертвеца и залег за ним. Тело кромсали пули, солдат скорчился за ним, орал от страха. Но долг был выше каких-то человеческих проявлений. Он высунул ствол и вел огонь, пока озлобленные красноармейцы его не пристрелили.
В дверном проеме показались два офицера, оба тоже с автоматами, стали палить куда ни попадя. Один бездумно выпрыгнул на крыльцо, опустошал магазин, вытянув руки на всю длину, словно боялся, что автомат сейчас взорвется. Он был молод, носил погоны обер-лейтенанта.
Далеко этот вояка не ушел. Пуля перебила ему колено, он выронил автомат и сверзился с крыльца. Потемнел от крови снег рядом с его телом.
Красноармейцы растерялись, прекратили стрельбу. Приказ брать офицеров живыми никто не отменял. Раненый обер-лейтенант извивался под крыльцом, надрывал осипшее горло.
В проеме обозначились еще двое. Они стреляли, но на верную смерть не лезли, поняли, что попытка прорыва провалилась.
Красноармейцы на огонь не отвечали. Мол, пусть развлекаются.
Эти ребята с треском захлопнули дверь, и внутри особняка вспыхнула ругань. Обер-лейтенанта немцы решили не вытаскивать. В этом не было целесообразности.
Он ворочался под крыльцом, выл от боли, слабым голосом звал товарищей, но никто за ним не пришел. Офицер оперся на здоровое колено, извлек из кобуры пистолет, взвел курок и сунул ствол в рот.
Кто-то рядом с Шубиным удивленно присвистнул. Ничто не мешало этому немцу сдаться в плен. Что там наговорила нацистская пропаганда о зверствах русских? Не сказать, что офицера разведки ждали в плену почет и уважение, но коммунисты не стали бы рвать его на куски. Офицер колебался, тяжело дышал. Выбор был не прост, но он сделал его. Мертвая голова утонула в своих же мозгах.
Прошло не больше минуты, как попытка прорыва повторилась, теперь с обратной стороны купеческого дома. Приклад ударил в стекло, и под звон осколков разразилась бешеная пальба. Пули взрывали снег, ломали ветки кустарника. Какой-то боец охнул и выронил автомат.
