- Припозднилась ты, Катерина, сегодня. Скорее бы твоя Елена выходила. Совсем ты замаялась. С Индии такая красивая приехала, поправилась, а теперь опять страх Божий, коленки и те треугольниками торчат, точно кащей. Садись ужинать, я картошки нажарила, а то ты привезла от бабки полный пакет, а не готовишь. Опять на один чай перешла.
- Зря вы старались, есть мне совсем не хочется.
- Хочется, не хочется. Когда тебе говорят, садись есть, значит, садись и ешь.
- Вы мне лучше, Вера Павловна погадайте.
- Погадать? Так и быть погадаю. Сразу, как поешь, так и погадаю.
Катя смотрела, как квартирная хозяйка деловито достала из резной шкатулки колоду карт, проделала с ней несколько странных на взгляд девушки манипуляций.
- Ну, Катерина, говори, на кого тебе гадать? На женихов что ли?
- Нет у меня женихов. Были, да все вышли. Что на них гадать и так всё ясно. Погадайте на меня. Почему все бросают, никто не любит, и мать тоже, даже переночевать не предложила.
- Мать, Катерина, это святое. Бог не может быть везде одновременно, поэтому он создал матерей.
Екатерина подсняла карты, и хозяйка занялась привычным ремеслом.
- Ты говоришь, что и отец у тебя есть, и мать? Карты по-другому легли.
Вера Павловна, молча и сосредоточенно, перекладывала картинки, пожимая плечами и покачивая головой.
- Как карты легли? Что говорят? Говорите. Что вы ничего не видите?
- Старый человек видит хуже, но больше.
- Не молчите.
Теребила за руку замолкшую Веру Павловну, испугавшаяся затянувшейся паузы Катя.
-Туз пик ей выпал. Прямо лёг.
- Кому выпал? Ну, говорите вы, наконец.
- Нет её среди нас. Умерла твоя мать.
Слова старушки не на шутку испугали Екатерину, никогда не верившую гаданиям. Она бросилась в свою комнату, где оставила сумку с телефоном, который почему-то, именно сейчас, решил поиграть с ней в прядки. Вытряхнув на диван содержимое сумки, Екатерина схватила телефон, найдя номер матери, нажала на вызов.
Наконец, в телефоне послышались гудки, мать не отвечала. Катя дрожащими пальцами отбилась и ещё раз нажала на вызов. Опять послышались гудки вызова.
Мысленно умоляя мать ответить, девушка ругала себя, что редко звонила, глупо и по пустякам на неё обижалась. Она в этот момент простила все полученные оплеухи, свои детские новогодние сладкие подарки, из которых разрешалось Алексею выбирать понравившиеся ему конфеты.
«Если мамуля так поступала, на это были причины, я тоже не сахар»,- казнила она себя.
Катя вмиг простила постоянные упрёки, унижения, углы и тёмные комнаты. Не дождавшись ответа, не услышав привычного: «Это опять ты? Случилось что-нибудь? Я отдыхаю. Что звонишь?», в полной уверенности, что с матерью случилось самое страшное, Катя набрала номер бабушки, маминой мамы.
Бабушка Ира ответила сразу.
- Бабушка, почему вы мне не сказали, что моя мамочка умерла, почему вы скрыли, не позвонили? Почему, бабушка? Разве так можно? - зарыдала Катя первый раз громко, навзрыд. Она сквозь рыдание слышала, как на другом конце плачет бабуля.
- Катенька, внученька, ты моя горемычная. Откуда ты всё узнала? Кто же рассказал-то тебе? Не плачь, моя хорошая деточка, не рви своё доброе сердечко. Знай, бабушка с дедушкой тебя больше всех на свете любят. И за тебя, нашу внученьку, и за мамочку твою. Давно хотели всё тебе рассказать.
- Как давно? Я только две недели как у вас была? Почему ты мне не позвонила, не сказала?
- Любка не разрешала, говорила, от рук отобьешься, слушаться перестанешь, вот мы с дедом и молчали.
- Какая, бабушка, Любка?
- Ну, дочка моя младшая, Любка, мать твоя названная.
- Так она жива?
- Кто? Любка то? Жива, что ей сделается. Приходила, скандалила, зачем мы тебе на сапоги денег дали, надо было Алёшке помочь. Дед запрещает Лёшке помогать, говорит, что тунеядец и гроша ломаного от него не получит. Избаловала Любка мальца с детства.
Катя запуталась и не совсем понимала слов бабушки:
«Так, что мать мне не мать. Получается, что настоящая моя мать умерла. А бабушка Нина и дедушка Ваня и папка у меня хоть родные?»
- Бабушка, а кто была моя мама?
=9
- Зоя? Зоечка доченька моя старшенькая была, умница, красавица. Как приедешь, детка, я тебе всё расскажу без утайки. Фотографии покажу. Приезжай, как сможешь. Мы с дедом пенсию получили.
После разговора с бабушкой Катя села в уголок дивана, слёзы текли по щекам, по носу, затеками в рот, падали на грудь. Она плакала по маме, о которой не знала, не помнила, но сразу полюбила. «Значит, тётя Люба и дядя Серёжа мне не родители. А, где мой настоящий отец. Что дед Ваня и бабушка Нина мне не родные? Но они меня так любят».
- Ну, что с тобой. Смотрю, вскочила, побежала и не возвращаешься. Опять мне тут сырость разводишь. То ревела по своему толстому борову, а сегодня чего ревёшь, какое у тебя горе?
Услышала она голос вошедшей Веры Павловны.
- У меня мама умерла.
- Так, когда это было. Ты, поди, и не помнишь её.
- Не помню, совсем ничего не помню. Почему она умерла?
- Почему, почему? Убиённая она.
- Убили её, маньяк? Кто её убил?
Вера Павловна хотела, что-то ответить, но передумав, вышла из комнаты и вернулась через какое-то время с кружкой.
- Выпей, Катерина, я тебе успокоительный сбор заварила. Не рви сердце, здоровье тебе ещё понадобится.
- Почему я такая несчастная?
- Хватит себя жалеть. Несчастная она. Руки и ноги есть и всё остальное на месте. Глупая ты, а не несчастная.
- Меня никто не любит.
- А деды с бабками? Сама хвасталась, на зимние сапоги подсобили. И про отца говорила. Что тебе ещё надо? Сколько круглых сирот на свете, деток малых, несмышлёных. Прекрати и пей.
Выпив горьковатый сбор, Катя немного успокоилась и решила в первый выходной съездить и расспросить бабушку Иру, кто убил её мать и где она похоронена.
Она думала об убийстве матери, переживала из-за неизвестности, но выпрашивать у Виктории Валерьевны выходной девушка не стала, до выхода из отпуска Елены Николаевны.
Катя не вспоминала о бывшем парне, да и отношения с Сергеем Александровичем теперь ушли на второй план, и мало её волновали, решив, что это взаимно. Ей с ним было спокойно, комфортно, она смотрела на него скорее с уважением, почтением и благодарностью, нежели с любовью. Влюбиться она в него не успела, но симпатия была сильной.
К Вере Павловне Екатерина поменяла своё отношение, её материалистическая позиция пошатнулась. Если к страсти старушки к травам и гаданью она раньше относилась скептически, как к блажи или старческому маразму, то теперь со свойственным страхом человека по отношению к необъяснимому, мистическому и сверхъестественному. Она боялась просить её снова о гадании, но стремление узнать подробности об убийстве матери и виновнике и его каре не давало ей покоя. Внутри её боролись два чувства, страх узнать ещё, что-то необъяснимое и приносящее сильную боль и любопытство.
