У реки установили палатку, где сенатор Дрейк и его супруга дали специальное телеинтервью. Они горячо призывали откликнуться всех, кто обладает хоть какой-нибудь информацией, которая помогла бы выйти на след убийцы их дочери.
По просьбе сенатора к делу подключился Скотленд-Ярд. Прибывшие из Лондона полицейские оцепили университет, выставили патрули на улицах и опрашивали всех возможных свидетелей.
Когда стало ясно, что в городе орудует серийный убийца, с Конрада Эллиса сняли обвинения и отпустили на все четыре стороны. Тревога и напряжение овладели жителями Кембриджа, никто не мог чувствовать себя в безопасности. Неведомый злодей прятался где-то рядом, среди них, готовый выскочить из темноты, нанести смертельный удар и, никем не замеченный, скрыться в ночи.
Убийца казался неуловимым, и это в глазах общественности превращало его в некое потустороннее существо, в бесплотный, зловещий призрак.
И все же Мариана понимала, что убийца — не бестелесный дух и не мистическое чудовище. Этот изверг — человек, и он недостоин того, чтобы его наделяли сверхъестественными способностями. Он заслуживает лишь жалости и страха — конечно, если их возможно испытывать одновременно. Аристотель писал, что персонаж трагедии должен вызывать у публики именно эти два чувства, полагая, что они очищают и возвышают душу зрителя.
У Марианы было слишком мало сведений о преступнике, чтобы проникнуться к нему состраданием. Но достаточно, чтобы его бояться.
5
Мама часто твердила, что не хочет для меня такой жизни.
Уверяла, что когда-нибудь мы убежим. Вместе. Но это будет нелегко.
«У меня нет никакого образования, — говорила она. — В пятнадцать лет я ушла из школы. Обещай, что не повторишь моей ошибки. Надо хорошо учиться, чтобы зарабатывать много денег. Деньги — это способ выживания и гарантия безопасности».
Я никогда не забывал маминых наставлений. Больше всего на свете я хотел чувствовать себя в безопасности.
Но не чувствую. Даже теперь.
А все потому, что мой отец был страшным человеком. После нескольких стаканов виски в его глазах загорался опасный огонек. Постепенно отец входил в раж, начинал со всеми спорить и скандалить, и тогда разговаривать с ним было все равно что идти по минному полю: один неверный шаг — и взрыв.
Я наловчился обходить скользкие темы, хитрить и увиливать, предугадывать ход беседы и вовремя направлять ее в мирное русло, чтобы не навлечь на себя отцовский гнев.
У мамы получалось хуже. Может, случайно, а может, нарочно, из мазохизма, рано или поздно, словом или делом, она обязательно провоцировала отца. Стоило ей в чем-нибудь с ним не согласиться, упрекнуть его или состряпать что-нибудь ему не по вкусу, как нижняя губа отца отвисала, обнажая в оскале зубы, а взгляд начинал метать молнии.
Стол летел в сторону. Вдребезги разбивался стакан. Запоздало осознав, что отец в ярости, мама бежала в спальню, надеясь укрыться там, а я беспомощно наблюдал за происходящим, не в силах ее защитить.
Мама в панике пыталась запереть дверь. Отец врывался в комнату, и… и…
Не понимаю, почему она его не бросила? Не собрала вещи и, схватив меня в охапку, не сбежала под покровом ночи? Мама могла бы вместе со мной уйти от отца. Но она решила иначе.
Почему? Может, слишком его боялась? Или не хотела возвращаться с поджатым хвостом к своим родителям, таким образом признавая, что те были правы и, выйдя замуж, она совершила роковую ошибку?
А может, она отказывалась смотреть правде в глаза и лелеяла надежду, что все наладится само собой, как по волшебству? Скорее всего, так и было. Мама прекрасно умела в упор не замечать того, чего не желала видеть.
Я тоже этому научился.
Еще в раннем детстве я понял, что под ногами у меня — не твердая земля, а невидимая веревка, натянутая над пропастью, и идти по ней надо очень осторожно, чтобы не потерять равновесие и не оступиться.
Казалось, некоторые черты моего характера действовали на отца как красная тряпка на быка. Мне надо было многое скрывать, хотя я не сразу разобрался, что именно.
Но отец всегда прекрасно знал, в чем я провинился, и каждый раз должным образом меня наказывал.
Он вел меня на второй этаж, в ванную. Запирал дверь. И начиналось…
Если я сейчас представлю испуганного мальчика, которым был когда-то, стану ли за него переживать? Посочувствую ли его страданиям? Ведь ему было страшно и больно, а между тем этот ребенок не был повинен ни в одном из моих грехов.
Так станет ли мне жаль его?
Нет.
Во мне не осталось жалости.
Я ее не заслуживаю.
6
В последний раз Веронику видели живой в шесть вечера. Она вышла на улицу после репетиции любительского театрального клуба и… исчезла, как сквозь землю провалилась. А на следующий день ее нашли убитой.
Как такое возможно?
Не мог же убийца появиться из ниоткуда и средь бела дня силой увести Веронику, при этом не попавшись никому на глаза и не оставив следов!
Вывод напрашивался только один: Вероника пошла с ним добровольно. Спокойно, с готовностью последовала за своим будущим убийцей, потому что знала этого человека и доверяла ему.
Утром, решив взглянуть на то место, откуда пропала Вероника, Мариана направилась на Парк-стрит, где находился университетский театр.
До 1850-х годов это здание служило постоялым двором. Теперь над главным входом чернел логотип любительского театрального клуба, а рядом висела афиша, рекламирующая предстоящий спектакль, «Графиню Мальфи». Видимо, премьера не состоится. Ведь у Вероники была главная роль…
Свет в фойе не горел. Мариана подергала дверь. Та не поддалась.
Подумав, Мариана завернула за угол, где за черной кованой оградой располагался небольшой дворик. Раньше там стояли конюшни.
Ворота были не заперты. Она вошла и направилась к служебному входу. Тот тоже оказался закрыт.
Раздосадованная Мариана уже почти потеряла надежду проникнуть в здание, когда вспомнила о запасном выходе. Через него можно было попасть в театральный бар, который еще в студенческие годы Марианы славился тем, что работал до поздней ночи. Иногда они с Себастьяном заглядывали туда субботними вечерами — пили, танцевали и целовались…
Мариана приблизилась к ведущей на второй этаж винтовой лестнице и, пройдя несколько раз по спирали, оказалась у небольшой дверцы. Особо ни на что не надеясь, потянула ее на себя, и, к ее удивлению, та отворилась.
Поколебавшись, Мариана шагнула внутрь.
7
Театральный бар смотрелся довольно старомодно: стулья были обиты шелком, стены пропитаны застарелыми запахами пива и сигаретного дыма.
