8
ДИНАСТИЯ ЦИН (1644―1912)
Император Шуньчжи, которому было всего шесть лет, когда маньчжуры захватили Пекин и объявили его Сыном Неба, казалось, олицетворял собой всю варварскую природу захватчиков. Искусство его интересовало больше, чем государственные дела, ему удалось завоевать уважение и признание китайских ученых-художников: он рисовал потрясающие картины в том свободном импрессионистском стиле, который так любили китайцы. Согласно летописям, он умер в двадцать три года, в 1661 г., однако, по неофициальным источникам, в том году он отрекся от трона и стал буддистским монахом в монастыре неподалеку от Пекина. Как бы там ни было, во главе новой династии опять оказался ребенок, семилетний сын первого императора. Но, в отличие от Шуньчжи, его правление продлилось шестьдесят один год. Правитель Канси был, бесспорно, самым восприимчивым, цивилизованным и высокообразованным из всех правителей китайской империи.
Хорошей иллюстрацией его дипломатических способностей может послужить то, как он заручился поддержкой конфуцианцев. Многие из них, подобно своим предшественникам в период монгольской оккупации, считали, что сотрудничество с захватчиками унижает их достоинство. В 1678 г. Канси приказал собрать всех талантливых людей Китая и рекомендовать их в качестве кандидатов для прохождения государственных экзаменов. Из тех, кто в конце концов был рекомендован (сама рекомендация больше походила на приказ), некоторые заявили, что скорее покончат с собой, нежели согласятся, другим же удалось представить уважительные причины, чтобы не являться на экзамены. Большая часть из тех ста сорока трех кандидатов, которые все-таки явились на экзамен, была настроена весьма враждебно. Однако их отношение изменилось после того, как они узнали, что новый император собирается отобрать пятьдесят лучших ученых для того, чтобы составить новую историю династии Мин. Верные этой династии, они просто не могли отказаться от такого предложения. Завершив поставленную задачу, они заняли высокие посты в правительстве. Естественно, что противостояние не могло продолжаться бесконечно, и спустя несколько лет китайские ученые уже занимали многочисленные правительственные посты.
Канси был достаточно умен и понимал, что иностранцы представляют потенциальную угрозу империи. В юности ему нравилось общаться с иезуитами. Их интеллектуальные способности и философский склад ума импонировали ему, а их научные знания были крайне необходимы китайцам. Были случаи, когда их календарь и предсказания затмений оказывались более точными, чем китайские и арабские, они также достигли высот в изготовлении оружия. Последнее особенно ценилось китайскими императорами, а когда об этом узнали в Риме, это вызвало всеобщее удивление. Канси очень тепло относился к иезуитам и в 1692 г. даже издал декрет в их защиту:
Мы серьезно обсудили вопрос о европейцах.
Они не вызывают волнений в провинциях, они не причиняют вреда никому.... их доктрина не имеет ничего общего с доктринами еретических религиозных сект, и у них нет намерения подстрекать к восстаниям. Мы не будем чинить препятствий ни татарским ламам, ни китайским бонзам строить храмы... еще меньше у нас оснований чинить препятствия европейцам, которые учат только добрым законам, мы не возражаем против того, чтобы они строили свои церкви и публично проповедовали в них свою религию1.
Последующие события изменили мнение императора. Он был особенно разочарован спором о ритуалах — дискуссией о ритуале поклонения духам предков, возникшей между Римом и миссионерами, суть которой сводилась к вопросу, присутствует ли в этих ритуалах нечестивое поклонение мертвым. В этом споре Канси поддержал иезуитов, написав Папе послание, в котором говорилось, что Риччи правильно трактует ритуалы, воспринимая их просто как выражение почтительности. В очередной папской булле сообщалось о том, что такое понимание ритуалов является неверным, и это по понятным причинам разгневало императора. Недавно прибывшие из Франции миссионеры согласились с Римом, но они слишком мало знали о самом Китае и китайцах. Канси пишет об одном из них: «Мегро не просто невежествен в китайской литературе, он даже не знает самых простых иероглифов. Тем не менее он взялся говорить о ложности нравственных принципов Китая». Это и другие подобные разногласия в христианской церкви привели к тому, что император пересмотрел свое прежнее отношение к миссионерам: «В католической религии Общество Петра спорит с иезуитами, португальские иезуиты хотят, чтобы у них была своя церковь, в которую был бы допущен только их народ, того же хотят и французы. Это нарушает принципы религии»2.
В 1703 г. император был встревожен, когда во время поездки по южным провинциям узнал, что по всей стране путешествуют миссионеры. Он принял решение, что в дальнейшем они должны находиться под более строгим контролем, сумев точно определить, что между миссионерами и купцами, религией и торговлей, существует некая неопределенность в статусе, которая 150 лет спустя привела к очередным проблемам. «Из-за того, что так много жителей Запада прибывает в Китай, было трудно определить, кто из них миссионер, а кто притворяется таковым», на самом деле являясь «бесполезными, жадными торговцами, всюду сующими свои носы, не заслуживающими права здесь находиться». «Я боюсь, — добавляет он, — что в будущем у Китая возникнут проблемы с различными западными странами. Таково мое предсказание»3.
На протяжении столетий арабских мореплавателей по-дружески принимали в китайских портах, мнение же китайцев о европейских торговцах было совсем другим. Первое знакомство китайцев с торговыми методами португальцев произошло в 1517 г., когда флотилия португальских кораблей, плывшая мимо берегов Китая из Макао, проигнорировала установленные китайцами правила, отказавшись сделать месячную остановку в устье реки и прибыла на якорную стоянку в Кантоне с развевающимися флагами и артиллерийским залпом. Впоследствии португальцы объяснили что этот залп был знаком приветствия, однако, несмотря на то, что, возможно, так и было, двусмысленность этого жеста шокировала китайцев. Смятение вызывало также и то, что купцы прибыли на военных кораблях (так происходило на протяжении всей истории европейской торговли в Китае). Люди, которые покидали Лиссабон, Амстердам, Лондон, чтобы отправится в Китай, на родине слыли искателями приключений, однако на другом конце света их считали пиратами. Кроме того, во многих случаях их поведение вполне оправдывало прозвище, которое им дали китайцы «заморские черти».
Англичане не появлялись в Китае в течение еще ста двадцати лет, их прибытие стало еще менее благоприятным событием. В 1636 г. Джон Уэддел прибыл из Дувра на шести кораблях с грамотой от Чарльза I, в которой содержалась просьба разрешить торговлю в Китае. Он проплыл по Жемчужной реке
[17] без разрешения китайцев, сойдя на берег, его матросы захватили форт, вынесли оттуда большое количество пушек, сменили китайский флаг на британский, сожгли несколько джонок, а потом и весь городок после того, как вывели оттуда свиней; затем был сожжен еще один форт. После захвата первого форта Уэддел послал записку местным чиновникам, в которой уверял, что «нашим единственным желанием было заслужить дружбу и право на свободную торговлю в стране», но после того, как англичанам не оказали, по его мнению, должного уважения и после неудачной попытки китайцев отконвоировать его корабли вниз по реке или же разоружить их, он решил, что они «нанесут такой урон китайцам, какой только возможен»4.
