* * *
По легенде, Рене Жирар отправился в Америку ради автомобиля – и в конце концов обзавелся им, хоть и спустя несколько лет. Джон Фреччеро рассказал мне, как Рене и Марта, приехав погостить к матери Марты в Юнион-Сити, впервые в жизни купили себе новую машину. Продавец автосалона, этот сын Среднего Запада, оценил представший перед его глазами франко-американский союз пессимистически. «Этот господин отвел мать Марты в сторонку и сказал: „Из смешения рас никогда ничего путного не выходит“», – вспоминал Фреччеро со смешком. Он припомнил и сам автомобиль – «шевроле» 1956 года с эффектными «плавниками» на багажнике. Желтенький такой.
Глава 5
Человечество не так уж и человечно
Прошлое никогда не умирает. Оно даже не проходит.
Уильям Фолкнер
В марте 1948 года одна французская пьеса после премьеры на Бродвее стала небольшой сенсацией: вызвавший бурную полемику спектакль шел в этой версии девять месяцев подряд. Некоторые назвали эту драму «антиамериканской», а в нескольких городах – самый громкий случай был в Чикаго – ее запретила цензура. Пьеса была написана в Париже, но действие разворачивалось на юге США. В центре сюжета – чернокожий мужчина, обвиненный в преступлении, которого не совершал, а также назревающее с минуты на минуту линчевание; именно эти темы станут средоточием исследований Жирара, но в данном случае их раскрыл другой влиятельный мыслитель, Жан-Поль Сартр:
Негр: На улицах толпы народу. Все собрались – и молодые и старые. Настоящая демонстрация.
Лиззи: Что это значит?
Негр: Это значит, я буду гонять по городу, покуда меня не схватят. Когда белые, даже незнакомые, сговариваются между собой – значит, негру грозит смерть
94.
Женщина – проститутка, приехавшая из Нью-Йорка, а мужчина (в пьесе он зовется просто «Негр») умоляет его за нее заступиться. В южном обществе они оба – посторонние. Здесь предвосхищен особый акцент на социальных различиях, которым отличаются исследования Жирара. «Увидеть негра – всегда к несчастью. Негр – это сущий дьявол»
95, – говорит сын сенатора, пытающийся оговорить чернокожего героя. Козел отпущения начинает играть тотемическую роль – не обычного смертного человека, который чем-то провинился, а сверхъестественного предвестника близкой беды и даже дьявола собственной персоной; итак, предлогом для разворачивающихся в драме событий становится жертва.
В каком-то смысле Сартр кусал кормившую его руку. С января по май 1945 года он по приглашению Госдепартамента США совершил турне по Америке, а параллельно писал материалы для газеты движения Сопротивления «Combat», главным редактором которой был Камю, и для ведущей парижской «Le Figaro». Но у Сартра вызвала омерзение нетерпимость, которую он наблюдал на американском Юге: например, двоих чернокожих военнослужащих отказались обслужить в вагоне-ресторане. Спустя месяц после возвращения он опубликовал в «Фигаро» статью «Что я узнал о „черной проблеме“»
96. Эта тема занимала его и раньше, после прочтения Фолкнера. Впечатления от американской поездки и книг Фолкнера выкристаллизовались в пьесу «Почтительная потаскушка».
В развязке пьесы Лиззи спрашивает: «Люди идут, идут с фонарями, с собаками. Что это – факельное шествие?»
97 Жирар был внимательным читателем Сартра, а этот писатель-экзистенциалист более старшего поколения, очевидно, двигался параллельным курсом, во многом размышляя о том же антураже. У обоих мыслителей была одна отправная точка – они шли от Фолкнера, лауреата Нобелевской премии. Но, как ни поразительно, Жирар и Сартр сделают из проделанного пути противоположные выводы.
* * *
«Вонь линчевания прямо бьет в нос», – сказал мне Жирар, мимоходом упомянув о творчестве Фолкнера. Странная фраза – сказано резко, а в интонации сквозило нетипично сильное презрение. Жирар тогда не стал вдаваться в подробности, но один его друг сказал мне, что год, проведенный Жираром в самом сердце Юга США в период 1952–1953 годов, когда действовали законы о расовой сегрегации, представлял собой год в Чистилище. Некоторые утверждают, что жираровская теория «механизма козла отпущения» родилась на американском Юге, но они заходят слишком далеко, и их предположение недооценивает роль самого Жирара; между тем этот гениальный интуит объединил широкий спектр наблюдений и исследований в авторитетную теорию об уделе человечества и его последствиях для нашего прошлого, настоящего и будущего. Эти идеи будут сформулированы лишь намного позже – уже после того, как «Ложь романтизма и правда романа» оставит свой след в литературоведении. «Я прожил один год в Северной Каролине – то был не наихудший регион Юга, но все же с полной сегрегацией и весьма консервативный»
98, – заметил впоследствии Жирар. Однако в некоторых аспектах Северная Каролина не была Чистилищем: Жирара очаровала красота местной природы – пышная растительность, которая, возможно, лишь усиливала когнитивный диссонанс. Жирару не свойственно включать в свои тексты лирические описания природы, так что его строки об американском Юге резко выделяются на фоне его обычного стиля. Он признавался, что новое место работы приносило ему больше удовольствия, чем Индиана; но удовольствие это, видимо, было чисто чувственное, поскольку он вспоминал «местность с глинистыми почвами в окружении сосен, в сердце гигантской области, где выращивали табак, со множеством больших складов, где бережно раскладывали для просушки огромные светлые листья».
Этот период, когда я впервые надолго поселился на юге США, оставил у меня очень яркие воспоминания: необычайное буйство цветения весной, пригороды, чем-то схожие с райскими кущами, чистенькие, словно новехонькие игрушки, дома, угнездившиеся посреди пестрых букетов и окруженные деревьями, которые растут здесь сотню лет; обширные сады на задворках домов; в гостиной – огромное панорамное окно с видом на кустарники оттенка морской волны… Ты словно бы в научно-фантастическом спускаемом аппарате ныряешь вдруг в ослепительный мир, где есть все соблазны нашего мира, но он более яркий и более ухоженный.
А вот о межрасовых отношениях он пишет отчасти обиняками и в более «литературном» ключе:
Однако едва наступило лето, нестерпимый зной навалился, как проклятие, вызывая мучительные ощущения, которые воспринимались не только как чисто физиологическое явление, и в своих мыслях я не мог отделить эти мучения от болезни расизма, всегда витавшей над этой страной и все еще остававшейся такой, какой ее описывали великие писатели Юга, особенно Фолкнер. Я не одобряю склонность некоторых критиков сводить все к чисто литературным конструкциям: эта литература была великой, потому что уловила смысл, существовавший на самом деле, неотступно пропитавший собой все именно потому, что большинство людей отказывалось с этим бороться. Помню скандал, когда Конгресс так и не смог ратифицировать закон, который автоматически перешел бы на федеральный уровень, – закон о самых надежных гарантиях реальной судебной ответственности за все связанное с линчеваниями
99.
