«Междисциплинарность» была в то время новым модным кличем, но на симпозиуме к ней подходили свежо, новаторски и вдумчиво: исследовали связи между сферами, которые прежде считались совершенно обособленными; за год до симпозиума Серр говорил, что между этими сферами пролегает настоящий «Северо-Западный проход» – узкий непредсказуемый путь, который трудно обнаружить и еще труднее преодолеть.
На симпозиуме с Жираром перебрасывались идеями два нобелевских лауреата: специалист по физике и физической химии Илья Пригожин и экономист Кеннет Эрроу, – а также Ян Уотт, Анри Атлан, Изабель Стенгерс, Корнелиус Касториадис, Мишель Деги, Хайнц фон Фёрстер, Франсиско Варела и другие. Впоследствии Уильям Джонсен, специалист по творчеству Джеймса Джойса и Вирджинии Вулф, написал: «Метафор для адекватного описания того, как идеи порхали по залу, нет даже в области спорта. Там все парили и все парило»
320. Присутствовали и приверженцы Жирара. Стоит отметить, что Угурлян выступил с провокативным докладом, где с опорой на миметическую теорию по-новому классифицировал несколько разновидностей психических расстройств.
Для Жирара и Серра симпозиум стал новым этапом их беседы, продолжавшейся всю жизнь. Для Жирара дружба с Серром была одним из неизгладимых воспоминаний о Буффало. Мишель Серр станет для него влиятельным союзником, а впоследствии – одним из самых заметных во Франции публичных интеллектуалов, ведущим еженедельной радиопередачи с многомиллионной аудиторией. «По стилю Жирар и Серр весьма непохожи, но сходятся на том, что интеллектуальная атмосфера второй половины ХХ века имеет характер соперничества и столкновения», – писал Джонсен. Их товарищеские отношения существенно отличались от «преобладающих интеллектуальных стилей вражды»
321. Жирар обычно сосредотачивался на общественных отношениях у людей, а Серр приводил доводы, почерпнутые из естественных наук, с точки зрения которых поведение человека – лишь один из множества элементов, и необязательно самый интересный. На симпозиуме и повсюду общение Жирара и Серра было взаимовыгодным танцем ежа с лисицей.
Джонсен собрал документальные свидетельства их многолетнего взаимовлияния: так, Жирар с начала до конца незримо присутствует (Серр сам это открыто признает) в «Рождении физики» (1977) Серра. В своей наиболее жирардианской работе «Рим: книга оснований» (1983) Серр пересказал á la Girard мифы о том, как Рим начался с жертвоприношения. Жирар, в свою очередь, признал, что обязан Серру за указание на отрывки из Плиния, которыми воспользовался, чтобы развить аргументацию в «Козле отпущения». Джонсен сравнил их литературные переклички с японскими рэнга – стихами, сочиняемыми совместно, когда авторы как бы передают друг другу эстафету
322.
Оба они внесли большой вклад в престиж не только симпозиума, но и Стэнфорда в целом. Намного позднее, уже возглавив кафедру французского и итальянского языков, Роберт Харрисон утверждал, что на протяжении последних ста пятидесяти лет западная философия сужает роль философов, не поощряя их создавать всеобъемлющие метанарративы путем синтеза, теоретических спекуляций или конструирования. По словам Харрисона, идея grand récit, то есть «всеобъемлющего нарратива», явно чужда эпохе постмодерна, а возможно, даже эпохе модерна: эта установка, созвучная девизу «Да, мы сможем!», отвечает былому положению философа. Жирар и Серр принадлежат к исчезающему виду, их невозможно втиснуть в какую-либо классификацию даже во Франции. Они живое подтверждение того, что «философы могут даже в наше время нести миру grand récit». Харрисон, друживший с обоими, добавил, что Жирар и Серр – из поколения великих philosophes и выдающихся французских мыслителей. Оба придерживаются традиции мыслить дерзко и с размахом.
«Франция вознаграждает за дерзость – и всегда вознаграждала»
323. Как вознаграждал за нее тогда и Стэнфорд, это царство высоких технологий.
* * *
Хотя Жирар и был первой крупной фигурой, приглашенной со стороны, ограничиваться им одним заведующий кафедрой был не намерен. Тут в нашем повествовании вновь появляется Жан-Мари Апостолид. Этого французского литературоведа, драматурга и психолога, работавшего в Гарварде, залучили в Стэнфорд, чтобы он возглавил кафедру французского и итальянского языков. Было это в 1987-м, когда «Вещи, сокрытые от создания мира» вышли на английском.
По академическим меркам возвращение Апостолида в Стэнфорд было сбывшейся мечтой. По сравнению с гарвардским его жалованье удвоилось; он до сих пор хвастается, что по этому поводу ему даже звонили из журнала «Time» – то была самая высокая зарплата в сфере литературоведения в Америке. В пандан к огромной зарплате он выдвинул колоссальный по амбициозности план. «У меня самого концепция была такая – на кафедре должны быть громкие имена и только громкие имена… чтобы прямо глаза слепило». Ему хотелось сформировать этакую «звездную сборную» французских интеллектуалов, признанных на международном уровне, «чтобы все преподаватели были уровня Рене», как сказал мне Апостолид. Обосновавшись в новом кабинете, он принялся воплощать заявленную программу в жизнь.
Когда на кабель натыкается инородное тело, жди россыпи искр и пожара. Апостолид сказал, что его мечта шла вразрез с другим планом, уже подготовленным на кафедре. У Жирара тоже было собственное видение будущего: он и Серр попытались привлечь в Стэнфорд некоторых восходящих звезд, близких к Жирару по научным интересам
324. По словам Апостолида, таков был их план, а он в качестве заведующего кафедрой лично ему воспрепятствовал. Другие вспоминают, что на кафедре еще раньше посматривали на Жирара с раздражением и завистью, а завкафедрой ссорил и подзуживал коллег. Но это в очередной раз подталкивает к догадке, в которой вряд ли кто-то усомнится, – что мимесис и борьбу за власть Жирар познал на личном опыте неудач и разочарований. Его теории возникли не на пустом месте, не стали откровением, которое снизошло бы из небесного эфира и сгустилось бы в его гениальной голове при первом соприкосновении с некой атмосферой. Вдобавок прозрения 1959 года не заменяли собой жизненный опыт: скорее они послужили контекстом, который помог Жирару сложить воедино части головоломки, выловленные из книг и личного опыта. Несмотря на все это, спустя много лет Апостолид продолжал относиться к коллеге с неослабевающим уважением и восхищением.
