Гёльдерлин появляется на страницах «Насилия и священного», где играет немалую роль, но ко времени работы с Шантром над «Завершить Клаузевица» Жирар заинтересовался этим поэтом еще глубже. Заочная встреча с ним вдохновила самую лиричную и глубокую главу этой поразительной книги. Одиночество и самозабвение немецкого поэта, обуявшее его чувство, что Бог удалился из мира, – все это, как и самые темные и загадочные стихи Гёльдерлина, заинтриговало Жирара. Итак, французский теоретик, почти всю жизнь корпевший над исследованиями антропологов и теориями социологов, вдруг, нежданно-негаданно, переключился на лирику.
* * *
У старости не так-то много плюсов, компенсирующих ее минусы, зато плюсы просто чудесные. Время продолжает свой рассказ, и нам удается стать очевидцами развязки тех или иных сюжетов. Выбор, случай, воля и судьба – все эти факторы играют свою роль, а финальная драма становится непостижимой загадкой. Мы можем разве что изумленно и смиренно наблюдать за происходящим, ведь нам остается лишь догадываться, чем кончится история про нас самих.
Чарльз Синглтон, специалист по Данте и коллега Жирара по Хопкинсу, удостоился всех возможных почестей. Затем, в 1985 году, его любимая жена Юла умерла. В том же году он утопился в пруду на своей ферме в округе Кэрролл – той самой, где когда-то было столько веселья и застолий. Еще один коллега Жирара, Эудженио Донато, этот рафинированный, живой как ртуть интеллектуал, погиб сорока шести лет в 1983-м; правда, информация о том, что он тоже покончил с собой, не разглашалась, так что я знаю об этом понаслышке, от нескольких коллег. «Он переезжал с места на место. Отправился в Монреаль, а потом удрал в Ирвайн, – вспоминал Макси. – Он говорил, что для выращивания роз Ирвайн – лучшее место на свете, но людям там живется ужасно».
В 2002 году Швагер предложил пригласить Жирара на конференцию «Религия и насилие», но некоторые полагали, что поездка в Мюнхен станет чрезмерной нагрузкой для организма Жирара. Спустя два года, в октябре 2004-го, Жирар выступил на этой конференции, но она состоялась уже без Швагера. В феврале того года тот неожиданно скончался от инфаркта во время рутинной хирургической операции; так оборвались долгие отношения, сыгравшие столь судьбоносную роль в жизни французского теоретика. Обращаясь к аудитории, Жирар признал, что он в огромном долгу перед Швагером. «Во времена, когда в чести настойчивые уверения в собственной оригинальности и самостоятельности своего подхода, это был глубоко трогательный жест», – заметил один из участников, Роман Зибенрок из Инсбрукского университета
436.
Даже самые счастливые истории кончаются смертью. Роберт Хамертон-Келли, этот колоритный, ярчайше-пылкий южноафриканец с бойцовским характером, игравший стержневую роль на ниве жирардианства, сооснователь «Imitatio», а также старший научный сотрудник Центра по вопросам контроля над вооружениями и международной безопасности (Стэнфордский университет), в 2010 году подвел черту под суматошными первыми годами существования «Imitatio», ушел на покой и переселился с любимой женой Розмари в Портленд. Им хотелось пожить рядом с детьми и внуками, а Хамертон-Келли, как ни удивительно, заново открыл для себя удовольствие от искусства вокала. Кто предположил бы, что это будет одним из блаженнейших этапов его жизни, прожитой под счастливой звездой? Супруги только что вернулись домой после чудесной недели в Сан-Франциско, где ходили слушать оперу и жили в Ноб-Хилле, когда Хамертон-Келли пожаловался на легкое головокружение и туман в голове. Он впал в кому, после инсульта так и не пришел в сознание и умер через несколько дней, 7 июля 2013 года. У тех, кто навещал его в последние дни, возникло отчетливое ощущение, что он находился там, где его душе угодно: он испустил дух на последних нотах одной из своих любимых арий – Ruhe sanft, meine holdes Leben Моцарта.
Жирар, чье здоровье тогда пошатнулось, не сразу смог уяснить смысл известия. «В итоге до него дошло, что случилось с Бобом, когда я показала ему некрологи, но, как я вам, кажется, уже говорила… он никогда не подавал виду, что скорбит, – такой уж он человек», – сказала Марта. В действительности она никогда раньше так не говорила. В нормальной ситуации она таких вещей не говорит.
Весной 2008 года Шантр и Жирар готовили вместе новую книгу. Много часов корпели над посланиями апостола Павла, читали и размышляли над ними вместе для еще одного разговора длиной в книгу. В конце концов, когда у Жирара возникли кое-какие проблемы со здоровьем, он сказал Шантру: «Я больше не в силах работать с вами». Так окончилось долгое сотрудничество. «Он умиротворенно завершил труды», – сказал мне Шантр.
Когда я общалась с Жираром в тот период, его присутствие всегда действовало ободряюще. Он постоянно твердил, как счастлив оттого, что наконец-то ни над чем не работает. Поставить точку. «Завершить Жирара». Я подмечала его глубокую умиротворенность – Gelassenheit, и в памяти снова всплывала фраза слависта Карла Проффера: «Достоевский уверял, что тебя учит жизнь, а не теории, не идеи. Посмотри, куда людей заводит в итоге их жизнь, и это научит тебя истине»
437.
* * *
В начале 2009-го, вскоре после возвращения Жираров из поездки во Францию, обнаружилось, что за некоторое время до этого у Рене случился инсульт; правда, речь и двигательные способности не пострадали. Опасение, что его интеллект постепенно слабеет, возникло у Жирара еще в Джонсе Хопкинсе и не унималось, но теперь притупление ума стало очевидным и для самого Жирара, и для его друзей. Вначале это нервировало Жирара, но со временем он стал смотреть на перемену как на очередную грань жизненного опыта, пожалуй, не менее ценную, чем прочие, имеющую свои духовные, если и не интеллектуальные плюсы; впрочем, возможно, я это лишь домыслила, вложив этот подход в воссозданный мной образ Жирара подобно тому, как сам он воссоздавал Пруста, Бодлера и Гёльдерлина. Его жизнерадостная безмятежность поколебалась один-единственный раз – когда летом 2011 года Марту госпитализировали для серьезной операции на сердце. Он изнывал от тревоги и печали: ведь Марта больна, и это просто невыносимо. Да, без таких сюжетных поворотов не обходится: даже долгие и счастливые браки заканчиваются смертью одного из супругов.
Тем летом, когда Марту выписали из больницы, я пришла к ним в гости, и мы посидели во внутреннем дворе у бассейна, в тени листвы и вьющейся зелени. Некоторое время назад он сказал, что взялся перечитывать старые книги: упомянул о детских повестях графини де Сегюр, которые читал мальчиком, а также о «Дон Кихоте». Я спросила о впечатлениях от перечитывания. «Это не доставило ожидаемого удовольствия», – безыскусно ответил он.
Рене не мог скрыть своего беспокойства за Марту, хотя совсем недавно все опасались за его собственное здоровье. «Она больна по-настоящему», – сказал он мне серьезно, потом умолк, призадумался. «А я якобы болен», – закончил он фразу и еле заметно, красноречиво взмахнул рукой; жест был грациозен, как листопад. Позднее Марта сказала с улыбкой, что это не так – что и Рене тоже какое-то время хворал.
