— Два кинжала за слово, — маг не открывал глаз, но говорил четко, ясно и экономил слова, — как и подобало одушевленному его профессии, — перемежая слова необычайно долгими паузами.
— Как это, простите, два? — изумился я, — на прошлой неделе же был один!
— Так ведь город закрыли, — устало, но будто заученно — наверное, не впервой, — пояснил телеграфист, — все и давай телеграммы слать. Голова болит. Вот и поднимаю — те, у кого не срочно, передумают. А у кого важное — тому заплатить не в тягость, — он распахнул и впрямь нездоровые глаза, часто расчерченные багровыми сосудами, и уставился на меня с довольно пухлым намеком. — У вас дело важное, или?
Расходы, конечно, оплачивал Хидейк, да и плата не была совсем уж немыслимой, но в душевной борьбе побеждало возмущение. Откуда у торгашей эта живоглотская привычка наживаться на чужой беде?
Впрочем, телеграфистам, говоря по совести, было простительно. Они ведь и впрямь торговали собственным здоровьем — рано или поздно каждого ждала хроническая мигрень. На передачу даже одного слова затрачивалось столько сил, что само государство даровало операторам телеграфов право самостоятельно оценивать свои услуги.
Сейчас, конечно, проще — когда почтовые отделения открылись по всей восстановленной части Материка, даже в деревнях появились свои телеграфисты. Послания в наше время передаются по цепочке, а выручка строго учитывается, и обиженным не остается никто. С какой же дрожью, должно быть, они вспоминают о временах становления телеграфа, когда переносить слова приходилось на несколько тысяч километров!
— Диктуйте, — маг принял согласный кивок, достал квадратик бумаги с исписанным верхним краем и давно заслуживший пенсию карандаш.
— Задерживаюсь. Сроки неясны. Читайте газеты. Брокк.
— Адрес?
— Эскапад, улица Пекарей, 112а. Мистриссе Злоттер-старшей.
Маг болезненно поморщился.
— Давайте «старшую» выбросим, а? И про газеты. Честное слово, льете же воду, а потом дойдет что не так — а мы виноваты.
Решение стать телеграфистом маги Воздуха принимали в молодости, и с тех пор оттачивали лишь одно умение — передавать слова на дальнее расстояние. Чем-то оно напоминало ярмарочное чревовещание или простенькую звуковую иллюзию из тех, что в большом почете у детишек или студентов, которые рассказывают байки ночью у костра. Вот только здесь слова, произнесенные на одном побережье, сегмент спустя оказывались уже на другом. Отсюда выходила и головная боль, и грабительские цены.
Ясное дело, после такой жертвы — а даже достигшие невиданных высот опытные маги-телеграфисты не могли выполнить никакого другого воззвания к Воздуху, — они очень ревностно относились к собственному престижу.
— Давайте, — покладисто ответил я, — и вместо «Читайте газеты» оставим просто «Ждите». Лучше?
— Лучше. Хотя можно было совсем выкинуть. Козе же понятно, что раз задерживаетесь, придется ждать. Но дело ваше, — буркнул маг и встал со стула, с хрустом поведя затекшими плечами, — а теперь — тишина.
Он пошарил в кармане, вытащил пару восковых пробок и тщательно заткнул уши. Прикрыл глаза. Глубоко вздохнул и сосредоточился. От обруча-усилителя на лбу телеграфиста донеслось тихое, но ясно различимое жужжание, словно очень маленькая пчела решала, стоит ли ей взлететь. Воздух над столом тоже затрясся и закружил было оставшуюся без присмотра бумажку, но телеграфист привычным жестом, не глядя, прихлопнул ее ладонью.
Медленно открывая рот, он внятно и тягуче, по одному слову наговорил мое послание прямо в воздушный вихрь. С каждой паузой лицо его на несколько мгновений застывало, как до предела сжатая пружина, и обмякало, когда оторвавшееся от губ слово стремительно улетало к следующему телеграфному посту. Тело мага замерло, превратилось в причудливо изогнутый столб — руки прижаты к груди, шея вытянута вперед, подбородок задран. И лишь когда прозвучала фамилия хозяйки моих новых апартаментов, человек вздрогнул и мягко осел на стул.
— Две змеи четыре кинжала, сюда пожалуйте, — безучастно произнес маг и, нашарив за пазухой фляжку, извлек ее на свет и принялся жадно пить. Слабо запахло травами.
Я отсчитал две серебряных и четыре медных монетки, поблагодарил и откланялся. Навострился было уходить, но тут заметил сонного полицейского. Кажется, разговоры нынче прослушивались. Служитель закона вяло взглянул на меня и лениво махнул рукой — иди, мол, своей дорогой. Что ж, как гражданин я, конечно, был уязвлен, но детектив во мне только порадовался, что похищением и впрямь озабочены все ведомства.
Проходя мимо служителя закона, я бегло заглянул в его блокнот и без особенного удивления мазнул взглядом по тексту собственной телеграммы. В глядевших на меня равнодушных омутах не колыхнулась даже ряска.
— Не 112, а 112а, — дружелюбно улыбнулся я.
— Благодарю, — хрипло отозвался полицейский, и уголки его губ дернулись было вторить моим, да лицо не одобрило подобную вольность, и до самого выхода в лопатки мне упирался все тот же взгляд суровой снулой рыбы.
На улице стремительно темнело, и я было заторопился, но, к счастью, еще до конца квартала мне таки попался извозчик. Долгая тряска в унылом рыдване вряд ли обогатит повествование, поэтому позволю себе в это время представить читателю еще одну весьма приметную личность.
Карина Далльфист — самое удивительное существо на свете. Или воплощение кошмарного сна, — как посмотреть. По мне, так верно и то, и другое. Она — орчанка-лилипут с похожей на пузырь головой и широченным лягушачьим ртом. Один глаз затянут бельмом, второй испещрен выпуклыми багровыми сосудами. Маленькая, будто иссохшая, пародия на грудь прячется под разноцветными лоскутами циркового балахона, который милосердно скрывает гротескные формы. Голос подобен сирене пароплава, когда она зазывает публику на свои аттракционы, но невероятно мелодичен, если вы просто сидите с ней наедине и пьете ароматное горячее вино. Она — хозяйка Цирка Уродов, самого крупного шоу разумных чудовищ на Материке. В те времена она была единственной Тронутой, которую я мог не только терпеть, но с удовольствием поддерживал разговор. А в тот вечер она была второй ниточкой, что могла вывести к ответам на мои вопросы.
До Северной стены ехали не меньше половины оборота — ночь была все ближе, и улицы в поисках веселья мало-помалу наполнялись самыми разными видами и породами. Раз дорогу перегородил лежавший колесами кверху паромобиль. Я сразу вспомнил вилявший замысловатым гербом тихоход, но в полутьме не разобрал, его ли постигла печальная судьба.
Циркачи попрятались от дождя. Разыскать логово Карины в парусиновой мешанине было нелегко — хозяйка жила в самом центре, а шатер имела обыкновенный, не отличный от прочих полосатых и узорных тентов — мистрисса Далльфист не желала выделяться. Ее подопечным здорово досталось от жизни, всегда говорила она, и ей не хотелось быть хозяйкой несчастных, что жались к ее юбке. Пусть меньше, пусть уродливее и беспомощнее телом, но она могла защитить их и защищала, а изгои нормального мира платили ей благодарностью и уважением.
