В узкой щели между домами виднелся неровно обрезанный лоскут улицы, где остались Карл и Лемора. Интересно, ждут ли они? Я протер запачканное стекло хронометра и с удивлением понял, что провел наедине с господином а-Манном какие-то жалкие три сегмента. Старушки на балконе не было видно, и оставалось надеяться, что она благополучно пропустила окончание нашего с альвом разговора.
Шаг по направлению к проспекту Возрождения — и пах пронзила резкая боль. Скривившись, я чуть расставил ноги, сбавил скорость и постарался идти медленнее. Ох, веселый денек… И ни просвета впереди, ни постели.
Со стоном я вытиснулся на проспект, добавив на плащ рыжий росчерк задетой кирпичной стены. И гости, и жители города окончательно растворились вдалеке, смытые мутной пеленой дождя. Небо рыдало навзрыд, долбило по полям шляпы редкими, но увесистыми, словно аргументы завзятого спорщика, каплями. Боль в чреслах не собиралась униматься. В поглощенной ею голове мелькала лишь слабая надежда, что необоримое выражение муки встречные примут за обычную хмурую гримасу.
Карл вплыл в пределы видимости и уподобился зеркалу, обратив ко мне не менее сумрачную рожу.
— Детектив, ты чо там говорил про поторопиться? Может, все-таки поторопимся?
— Всенепременно. Туда и пойдем. — я говорил нарочито тихо, без выражения, страшась услышать себя в полный голос, — Самое время.
— Что, за нами уже гонятся? — вскинулась Лемора.
— Уже нет, — загадочно заявил я и порылся в кармане. — Карл, выдай огоньку, будь добр.
— А гнались?! — не отставала вредная девчонка, поблескивая подозрительно сузившимися глазами, — куда тебя, вообще, носило?
— Отлить, — пряча за напускной безмятежностью приступ накатившей от боли тошноты, заявил я, прикурив и возвращая зажигалку хозяину. — Вы уж извините за грубость, юная госпожа.
Она, слава Творцу, промолчала.
Боль отпустила достаточно быстро, чтобы медленно закипавший Карл не начал извергать струи пара, и уже после пятой затяжки мы зашагали по дороге, усеянной самыми разнообразными отходами, которые так любит оставлять не желающее тратить время на пробежку до ближайшей урны или место в собственных карманах стадо одушевленных.
Между тем добравшиеся до Ратуши паромобили остановились, гвардейцы образовали бдительный и бесстрастный коридор, красные стены которого надежно отделили высокопоставленного гостя от толпы зевак. Та, естественно, не думала рассасываться, а жадно, до капли, сосала впечатления, подбирала последние крохи события, запасалась пищей для сплетен на много дней вперед.
Но мы, не дошедшие до Центральной и по улице Зовущих дождь свернувшие к площади Порядка, на дальнем краю которой жалким каменным трупом горбилось нагромождение выщербленных плит и обгорелых бревен, этого не видели.
Полицейский цеплялся за ручку зонта, как корабль за якорь. При каждом порыве ветра его подобное мокрому лимону лицо решительно кривилось, и шишковатые суставы белели от напряжения. Он выхватил пропуск из моих рук и затащил под матерчатый купол, который тут же опустил так низко, что сквозь ткань пробугрилась вершина полукруглого шлема.
— Порядок, — через мгновение прогнусавили изнутри, и бледная рука вернула мне бумажку с подписью Гейнцеля.
— Так, — сразу же затопал к руинам Карл, на ходу засучивая рукава, и внезапно извлек откуда-то из-под бороды оправленный в дерево монокль, — раз у нас все так срочно, делайте, что хотите, но ко мне не лезьте и не мешайте. Лемора, гони-ка ты в Актерский переулок, разыщи там паршивую рыгаловку под названием «Выеденное яйцо», загляни внутрь, и если за стойкой будет Андерс Кривой — ты его сразу узнаешь, прозвище он не даром носит, — так вот, скажи ему, что мастер Райнхольм просил не запирать заднюю дверь до ночи. Если заленишься нас ждать, возвращайся, мы сегментов через шесть-семь освободимся…
— Момент, момент, — вмешался я, — шесть сегментов? Не маловато ли на…
— На что? Ты, детектив, много про взрывы знаешь? Вот и молчал бы. Не бойся, пол-оборота нам с лихвой хватит, чтобы и центр найти, и пробы взять. Ты пойми, что главная работа у меня не на развалинах будет, а потом. Так что ты, Лемора, беги в «Яйцо», не задерживайся. А ты, детектив, когда захочешь вопрос задать, сначала убедись, что мы отсюда уже ушли.
И, оставив меня выбираться из пучины назиданий, Карл целеустремленно проник в уцелевший, хотя и здорово закопченный дверной проем.
Глава 26,
в которой образное становится фактическим
Мухи становились мухами. По-настоящему.
Бледные, покрытые редкими прыщиками щеки юноши со странным взглядом изредка подергивались, выдавая тщательно скрываемое волнение. Ох, как не хотелось, чтобы отец — новообретенный, самый настоящий, пришедший из ниоткуда, чтобы остаться, отец, — заподозрил его в трусости. Он не боялся. Просто… все было новым. И интересным.
Сначала они погрузились в карету. Те, кого еще недавно он называл друзьями, брели так медленно, что он даже пару раз прикрикнул на них, не желая, чтобы они разозлили отца. Это не помогло, и тогда он, рассердившись, принялся подталкивать их, обильно раздавая пинки и тычки, но тщетно. Он ушиб руку и весь вспотел, но результат был нулевой. Дверцы большой, богато украшенной повозки были распахнуты, и ящер (отец потом сказал, что его зовут Сиах) принялся методично заносить туда безвольных мальчишек. Он складывал их в задней части салона, словно дрова, и они лежали тихо и недвижимо. Ему стало смешно. Он пару раз ткнул мальчишку-эггра, некогда служившего у него посыльным, но в ответ не дождался ни звука, ни движения. Он еще пару минут забавлялся тем, что толкал и трогал дышащие, но неподвижные тела, пока отец не прикрикнул, что недостойно одушевленному его положения заниматься такими глупостями с сырьем.
Он моментально переключился на новые темы и принялся расспрашивать отца, что такое сырье и какое у него, Астана, теперь положение.
— Со временем, сын, ты узнаешь все и обо всем. Я дам тебе те знания, которых ты был лишен с детства. Ты поймешь, зачем что-то происходит и почему иногда лучше, чтобы это не происходило. Я научу тебя всему, обещаю. Но сейчас некогда. Сейчас мы должны сделать кое-что по-настоящему великое.
— Что?
— Какой ты хитрый, — среди седых усов сверкнула искорка веселья, — хочешь знать все и сразу? Смотри, голова распухнет.
— Не распухнет! Ничего не распухнет. Вдруг я смогу помочь?
— Конечно, сможешь. Да ты уже помог, хотя и не подозреваешь об этом. Ну хорошо, — Астан состроил такое умоляющее лицо, что альв вновь не удержался от улыбки, — вот тебе первые ответы.
Его брови чуть двинулись, будто лопасти, сгоняющие мысли в единый поток, рука плавно потянулась к бороде, огладила седые пряди. Отец откинулся на мягкое сиденье и заговорил:
— Поверишь ты мне, сынок, или не поверишь, но всех одушевленных можно разделить на два типа.
— Плохие и хорошие?
