В таких условиях штабы оперативного руководства даже вынуждены были оправдывать в глазах немецких солдат мероприятия, вызывавшие у них отвращение. В частности, в приказе от 12 октября 1941 года № 2682/41 будущего командующего группой армий «Юг» фон Рейхенау
[42] говорилось:
«Солдат в восточном пространстве является не только воином, сражающимся по правилам военного искусства, но и носителем беспощадной народной идеи, а также мстителем за все зверства, которые были учинены в отношении немецкого и родственных ему народов… Поэтому солдат должен с полным пониманием относиться к необходимости жесткого, но справедливого мщения еврейским недочеловекам. Это мщение имеет глубокий смысл и предназначено для ликвидации в зародыше мятежей в тылу вермахта, которые, как показывает опыт, организуют евреи…» (NOKW 309).
Остается только гадать, как далеко проникли в сознание воспитанных в духе безоговорочного повиновения приказам солдат эти утверждения, напоминавшие времена крестовых походов за веру. Сосредоточенные на ведении тяжелых боев, требовавших порой от них нечеловеческих усилий, или на мыслях о постоянной угрозе их тылам, они могли первоначально воспринимать такие организуемые командными инстанциями меры как проявление заботы об обеспечении их безопасности. Время, когда исполнение подобных требований армейских приказов стало вопросом совести каждого, настало гораздо позже.
Вполне понятно, что такие и им подобные приказы преследовали цель недопущения возникновения взаимопонимания между солдатами и русским народом. Вместе с тем другие приказы свидетельствуют о том, что немецкие солдаты продолжали проявлять доверчивость в отношении русского населения. Они говорят, что, несмотря ни на что, у них по-прежнему верх брали природные склонности к проявлению непредвзятости при встрече с русскими.
Так, в донесении командира 583-го тылового района за период с 1 апреля по 30 июня 1942 года за № 391, отраженном в журнале боевых действий, отмечено: «В типичном для немцев духе между войсками и местным населением установились такие отношения, которые никоим образом не соответствуют тем, какие должны быть в отношении жителей страны, с которой германская империя находится в состоянии войны» (NOKW 2119). О необходимости борьбы с проявлениями свойственных немцам бесхитростности и доверчивости, в частности, говорится и в обобщенном донесении об обстановке за 29 июля – 20 декабря 1941 года начальника разведотдела 10-го армейского корпуса (NOKW 2365), а также в донесении начальника оперативного отдела штаба 17-й армии от 25 ноября 1941 года (NOKW 2537).
В то же время, несмотря на это, гибельный курс официальной германской политики долго скрывать было невозможно. Очень скоро широким слоям советского народа уготовленная им участь стала понятна.
Своими акциями, проводимыми на оккупированных территориях, германские инстанции создавали коммунистическим агитаторам широкое поле деятельности. При этом имевшиеся в их распоряжении материальные средства для эффективной агитационной работы первоначально были весьма скудны. Ведь в западных областях коммунистическая партия вследствие нехватки времени подготовить временные убежища для небольших по численности групп и схроны с продуктами питания и вооружением в необходимом объеме в каждом населенном пункте не смогла.
Поэтому к оставляемым ею партийным работникам, которым предстояло в их деятельности много импровизировать, предъявлялись большие требования. В своей работе «Партизанская борьба украинского народа против немецко-фашистских захватчиков на временно оккупированных территориях Украинской ССР», опубликованной в четвертом томе труда «Германский империализм и Вторая мировая война», Л. Е. Кизя
[43], в частности, отмечал, что на наиболее опасные и решающие участки борьбы во вражеском тылу коммунистическая партия отряжала самых отважных и идеологически выдержанных сыновей и дочерей.
Быстрое продвижение немецких войск и связанные с изменением власти политические преобразования заставляли партийных работников в большинстве случаев менять намеченные районы деятельности и растворяться на просторах страны. Когда же через несколько недель, а то и месяцев, преодолевая неимоверные трудности, им удавалось наконец вернуться, то они находили новую власть в устойчивом состоянии, а возможности установления необходимых контактов со своими земляками сильно ограниченными.
При этом, пытаясь создать политические ячейки, они сталкивались с двойной опасностью. С одной стороны, им мешала бдительность оккупационных властей, а с другой – они встречались с пристальным к себе вниманием со стороны ненавидевших советскую власть земляков, которые по известным мотивам тоже преследовали своих старых обидчиков и гонителей и были рады их выдать. В результате те нередко попадались в ловушки, расставленные своими же соотечественниками.
О развитом политическом инстинкте большинства этих партийных работников свидетельствовала их способность обходиться без детальных указаний центра относительно своих действий. Они исходили из личных наблюдений и изучения реальной ситуации, а также из патриотических соображений. Ведь в условиях ограниченных возможностей применения политической идеологии, когда поддерживавшая ее государственная власть исчезла, коммунистический активист немедленно превращался в патриота, который старался напомнить своим соотечественникам о необходимости сохранения верности родине. Все высказываемые им пронизанные партийной идеологией и исходившие из нее мотивы подъема на борьбу прятались за фасадом патриотических требований.
Таким образом, послушание оккупационным властям начинало выдаваться ими за предательство родины и пособничество угнетателям собственного народа. В результате путем запугивания местью со стороны еще не побежденной советской власти, когда она обязательно вернется, создавался необходимый основанный на страхе базис политической работы, который был действеннее любой пропаганды, направленной на прославление преимуществ и достижений Советского государства. На таком фундаменте политический деятель уже мог разворачивать свою агитационную работу. Тем более что акции, проводившиеся в соответствии с германской оккупационной политикой, как нельзя кстати подходили для подкрепления их пропагандистских утверждений о том, что с началом немецкой оккупации начался возврат к эпохе феодализма, где русским людям была уготована участь рабов.
