Апеллировал к гордости советского народа и великому прошлому Российской империи и сам И. В. Сталин в речи накануне 24-й годовщины Октябрьской революции, с которой он выступил на московской станции метро «Маяковская». Он сравнил Великую Отечественную войну 1941 года с Отечественной войной 1812 года и заявил, что лидеры «гитлеровской партии и гитлеровского командования имеют наглость призывать к уничтожению великой русской нации – нации Плеханова и Ленина, Белинского и Чернышевского, Пушкина и Толстого, Глинки и Чайковского, Горького и Чехова, Сеченова и Павлова, Репина и Сурикова, Суворова и Кутузова».
Вспомнив о великих людях России и обозначив поворот от марксистского интернационализма к русскому национализму, И. В. Сталин очертил и цели освободительной борьбы: «Немецкие захватчики хотят иметь истребительную войну с народами СССР. Что же, если немцы хотят иметь истребительную войну, они ее получат. Отныне наша задача, задача народов СССР, задача бойцов, командиров и политработников нашей армии и нашего флота будет состоять в том, чтобы истребить всех немцев до единого, пробравшихся на территорию нашей Родины в качестве ее оккупантов. Никакой пощады немецким оккупантам! Смерть немецким оккупантам!»
Эти слова И. В. Сталина перед лицом смертельной угрозы (немецкие войска стояли уже в 70 километрах от советской столицы) нашли у советского народа необычайно широкий отклик. Осознание того, что в лице И. В. Сталина он имеет решительного и мужественного вождя в этой оборонительной войне, выросло необычайно. Ведь его ссылки на национальные традиции и исторические достижения русского народа помогли гражданам и армии увидеть наполненные глубоким смыслом цели в своей освободительной борьбе. Как когда-то крестьяне Смоленской области изгнали солдат Великой армии Наполеона из Русской земли, так и для казавшихся непобедимыми немецких войск эта земля должна была в лучшем случае стать общей могилой.
В результате партизаны 1941 года стали воображать себя членами дружин 1812 года, которые сражались с солдатами Наполеона при помощи кос и топоров, а образ национальной героини первой Отечественной войны русской крестьянки Василисы Кожиной
[72] стал их своеобразной иконой. Ведь портрет этой крестьянки являлся в России национальным символом. Не случайно ей была посвящена целая серия изображений с подписями, называвшихся в России лубками. При этом самое широкое распространение получил лубок А. Г. Венецианова (1813 года) «Французы – голодные крысы в команде у старостихи Василисы» с надписью: «Иллюстрация эпизода в Сычевском уезде, где жена сельского старосты Василиса, набрав команду из вооруженных косами и дрекольем баб, гнала пред собой несколько взятых в плен неприятелей, один из которых за неповиновение был ею убит». Данное изображение можно было найти во всех школьных книжках для чтения и во многих жилищах.
Образ Гитлера в России вообще связывали с изображением Наполеона, и ему после весьма похожего начала (Наполеон атаковал Россию 24 июня 1812 года) предрекали такой же неизбежный бесславный конец. Поставив задачу по освобождению Русской земли от всех оккупантов, Сталин указал советскому народу на его будущую миссию – освободить порабощенные народы Европы от фашистского ига. Он сознательно апеллировал к никогда не угасавшей в сознании русских людей убежденности в предназначенности к своей роли и возвысил национально-освободительную борьбу до уровня миссии по освобождению всего человечества.
Запугивание и страх как средства борьбы
Несмотря на оживление русского национализма и обращение к патриотическим мотивам, требуемый советским руководством всеобщий подъем народа на освободительную борьбу в оккупированных немецкими войсками территориях произошел отнюдь не спонтанно. Ведь, если в приказе Верховного командования вермахта от 16 сентября 1941 года речь и шла о «коммунистическом повстанческом движении», то такая формулировка скорее соответствовала опасениям на будущее и мучительной нервозности, чем реальному положению дел.
Такое утверждение было употреблено главным образом для того, чтобы сподвигнуть войска к наивысшей бдительности и проведению превентивных мер, поскольку основания для беспокойства по поводу широкого народного участия в сопротивлении к тому времени полностью отсутствовали. Когда же позже, в особенности под воздействием изменившегося военного положения, обстановка в оккупированных областях к такому состоянию приблизилась, то причины этого лежали по большей части в глубоком разочаровании местных жителей в проводимой германскими властями оккупационной политике и вполне понятном стремлении определенных народных слоев себя реабилитировать. Однако к моменту призыва советского руководства к народу немедленно подняться на борьбу, когда Красная армия была еще слаба, ни о каком всеобщем народном восстании не могло быть и речи.
Тем не менее советской пропаганде на оккупированных территориях удалось добиться все более отчетливо проявлявшегося дистанцирования русского народа от немецкой армии. Ее ловко составленные утверждения на основе умело подобранных доказательств военной беспомощности германского вермахта, в особенности по отношению к партизанскому движению, способствовали постепенному росту сомнений в возможности победы Германии. В результате даже обнародование первоначальных больших немецких успехов в наступлении на Москву в широких народных массах как убедительные аргументы не воспринимались. Тем более что о событиях на фронтах население по большей части узнавало только из пропагандистски окрашенных сообщений советских источников. А этой организованной главным образом партизанскими отрядами пропаганде в виде листовок и передачи сообщений из уст в уста германская армия на должном уровне ничего противопоставить не смогла. В заявлениях, рождавшихся, например, в 52-й пехотной дивизии и распространявшихся среди солдат, отчетливо ощущалось возмущение своей беспомощностью. В них, в частности, говорилось: «Нам навязали партизанскую войну, в которой различные преступники и висельники хотят превратить военнослужащих вермахта в объекты для совершения убийств…»
В не меньшей степени в подобных рассуждениях отражалось и истинное отношение немецкой стороны к такого рода боевым действиям.
К недостаткам в информировании населения из немецких источников во многих местах добавлялось катастрофическое положение дел с обеспечением его продовольствием, что лишало местных жителей надежд на улучшение при немцах своих жизненных условий. Ведь вследствие нанесенных войной разрушений, немецких мероприятий по изъятию продуктов питания и проводимых реквизиций партизанами часто без всяких конкретных предписаний и зачастую сильно затрагивавших крестьян, у них не оставалось даже запасов для удовлетворения собственных потребностей. Об этом, в частности, прямо говорилось в сводке квартирмейстера 11-й армии № 472/41 от 3 августа 1941 года (NOKW 2303).
