Ева поставила машину, вошла в дом. Испытала раздражение вслед за облегчением, когда в холле ее не встретили ни Соммерсет, ни кот. Где они, черт возьми? Получили бы сейчас хорошенько!
Ева сразу поднялась по лестнице к кабинету. Если бы она пошла в спальню, то большая чудесная кровать могла соблазнить ее на короткий сон.
А на сон времени нет.
Из соседней комнаты донесся голос Рорка.
Сейчас в двустороннем камине, который он делил с ней, горел огонь. Рорк говорил в микрофон, а какая-то голографическая… или, может, механическая штуковина медленно кружила перед ним на столе. Настенный экран заполняли даты, цифры и даже уравнения.
Галахад растянулся на краю стола и следил за голограммой.
Ева помахала Рорку и прошла к себе.
Какое-то время она просто стояла, глядя на доску – на мертвых, на кровь, на жестокость. Мрачно хмурясь, сбросила пальто, шарф и шапку и начала прикреплять данные о последних жертвах. Затем снимки с мест преступлений, отчеты медэксперта, результаты лабораторных исследований. Она раздвинула доску – удобная новая функция – и добавила копии удостоверений личности, а также информацию о супружеских парах, опрошенных за сегодня.
В кабинет вошел Рорк. Кот его опередил, подбежал и приветственно потерся о ноги Евы.
– Ты был занят, – сказала она.
– Несколько последних штрихов к совещанию, которое я вел, когда ты прислала мне сообщение.
– Извини, что добавляю тебе забот.
– Не стоит извинений. Все сделано. Деннис был слегка озадачен и более чем восхищен новыми игрушками, которые я добавил в их систему.
Он подошел к жене, нежно провел пальцем по ее лицу до ямочки на подбородке.
– Лейтенант, ты выглядишь усталой.
– Это не усталость.
Ева удивила их обоих, внезапно разрыдавшись. Он привлек ее к себе.
– Ну, ну, что такое?
Она покачала головой, прижалась к нему крепче.
– Не могу объяснить. Не могу. Подожди, я сейчас успокоюсь. Я успокоюсь.
Он поднял ее, отнес к дивану, усадил себе на колени.
– Да, успокойся, детка. Я здесь.
В его словах, в том, как он ее держал, как гладил по волосам, сквозила невыразимая печаль.
– Я не могу объяснить… – выдавила она, когда слезы утихли.
– Тогда поговорим об этом потом. Скажи, чем я могу помочь.
– Если бы я взяла это дело три года назад… В феврале, три года назад, до тебя. Думаю, оно меня сломало бы. Оно меня прикончило бы. Сейчас это просто… небольшие удары, они меня не сломят. Потому что ты меня держишь, когда я не в силах держаться сама.
– Объясни, если можешь.
– Так много всего… Начнем с погибших сегодня утром. Что он с ними сделал… Все здесь, на доске. Думаю, он упивался этим. Даже больше, чем раньше. Потому что отнять у них жизнь – это был для него грандиозный финал. Как в театральной пьесе. Он не сознавал, что ему этого не хватает… Теперь знает.
Ева хотела было встать, но не стала противиться, когда Рорк прижал ее к себе.
– Он пытается контактировать с другими женщинами. Между нападениями. Подпитывает своего внутреннего зверя.
Сидя в объятиях Рорка, слушая потрескивание огня в камине, она пересказала ему события дня, вплоть до поездки с Макнабом к уничтоженному коммуникатору.
– Может, Макнабу удастся что-то спасти, – покачал головой Рорк. – Но как точно было рассчитано время!
– В том-то и дело. Он высокомерен. Чувствует себя неуязвимым и любит привлекать внимание. Ему нравится насмехаться – и насмешка предназначена для меня. Вообще для копов, но больше всего для меня. Для женщины-копа.
– И все же не это выбило тебя из колеи.
– Последней каплей была Дафна Страцца.
Закрыв глаза, Ева рассказала мужу о поездке в больницу.
– Нобл подобрал точное описание – она чрезвычайно хрупкая. Она так забита, что не способна самостоятельно принимать решения, ей так промыли мозги, что на каждый шаг она ждет указаний. Я сама прекрасно помню, каково это, когда так боишься сделать малейшую ошибку, что не делаешь вообще ничего. Я видела ее лицо, когда вошла сестра, – первой реакцией был страх. Она боялась не сестры, она боялась за сестру.
– Полагаешь, чтобы держать жену в повиновении, Страцца угрожал причинить вред ее семье?
– Именно. Страх был первой реакцией, мгновенной, привычной. Когда сестра напомнила, что Страцца мертв, Дафна вздрогнула, дернулась, будто ее ударили. Словно до сих пор она этого не понимала. В ее сестре я вижу человека, умеющего помочь. – Ева уткнулась лицом в его шею. – Я отлично знаю, как много это значит – иметь такую поддержку!..
– Ева, дорогая. – Рорк пригладил ее волосы, прижался к ним губами. – Да, ты сама пережила нечто подобное. Но именно твой опыт, твоя наблюдательность, твои инстинкты и способность сочувствовать жертве приведут тебя к ответам.
– Надеюсь, ты прав. Они и правда меня ведут. В нескольких направлениях сразу, но ведут.
– Тогда мы за ними последуем. После того, как ты поешь.
Она хотела привычно отказаться, затем поняла, что, на удивление, голодна.
– Вообще-то, я не против. За весь день съела только питу с мерзкой начинкой. – Она улыбнулась. – Готова съесть что угодно, если это настоящая еда.
– Удивительная покладистость!.. Ладно, жди. И прими таблетку от головной боли. Потом полбокала вина. Будет лучше работаться.
Он встал и пошел в свой кабинет.
Она проглотила таблетку, и тут вернулся Рорк – с коробочкой, обернутой серебристой бумагой.
– По-моему, сейчас самое подходящее время.
Она посмотрела на коробочку.
– Да ладно. Ведь Рождество было совсем недавно!
– А это что-то вроде таблетки, тебе сейчас нужно.
Ева не решилась отказаться после того, как он терпел ее рыдания, поэтому покорно открыла коробочку. И чуть не расплакалась снова, увидев маленькую музыкальную шкатулку.
Когда она подняла взгляд, Рорк понял, что сделал правильный выбор.
Просто милая белая коробочка с золотыми витушками. Заиграла музыка, и балерина, изогнув руки над головой, начала кружиться на одной ножке.
– Это пустячок… – начал Рорк.
– Нет, не пустячок. Нет. Помолчи минутку.
Ева сдержала слезы благодарности, восхищенная чудом, что у нее есть человек, который так ее любит.
– Это не пустячок, – выдавила она. – Это совершенно особенный подарок. Не мой стиль, да, не полицейский стиль. Но…
– Я даже не знал, для тебя я ее покупаю или для себя.
– Значит, для нас. Тебе стало грустно, когда я рассказала о том случае из моей жизни. Ты мог купить что-то модное и блестящее, а ты… ты взял болезненное воспоминание и превратил его в любовь. Я никогда не сумею… не смогу выразить…
