– Вставай.
Не давая ей ответить, Элис рывком поднимает Риган за руку.
– Ну-у-у-у, – ухмыляется Риган. – Если вы и дальше будете так хватать пациентов, то не выиграете конкурс «Лучший сотрудник месяца».
Элис отпускает ее.
– А теперь, прежде чем вернуться в «свою комнату», могу я быстренько курнуть?
– Нет. Ты потеряла право курить.
– Что за фигня?!
– Курение запрещено. Ты знаешь правила, Риган.
Они обе выходят из комнаты, но из коридора все еще доносятся их голоса.
Я нервно смотрю на входную дверь. Это смешно, но я все еще жду, когда в нее войдет Синклер. Я его не помню. По крайней мере, пока. Но я знаю, что он может помочь мне с моим прошлым.
Его глаза преследуют меня.
Прошлой ночью мне снились эти глаза. Они смотрели на меня так же пристально, как и вчера. Но это было не в Фэйрфаксе. Моя память не зафиксировала, где именно. Помню лишь пахнущий цветами воздух и большой стол, разделяющий нас двоих. Его губы шевелились, но я не смогла разобрать ни единого слова. Затем он очень медленно потянулся через стол к моей руке. Все ближе и ближе. Он навис надо мной, а потом я проснулась.
Никогда еще я так отчаянно не хотела вновь погрузиться в сон.
Какая-то часть меня думает, что если он заглянет в гости, то я смогу собрать воедино осколки этого сна. Но время движется вперед.
В этот момент в дверь входит моя мать, как она делает каждую субботу ровно в одиннадцать. Дождь или солнце, она все равно здесь.
Она расскажет мне все последние новости, кроме Фэйрфакса: про друзей, семью, последние события, сплетни. Запретных тем нет. Кроме моего мужа. Стоит мне заговорить про Уэса и его визиты, как она умолкает и пытается сменить тему.
Я вижу, как она записывает свое имя в журнале и направляется к моему столику. Она улыбается мне. Увы, в ней ничего не осталось от той женщины, которая улыбалась мне, когда мы много лет назад рассматривали мои свадебные фотографии. Ее улыбка вымученная, она никогда не достигает ее глаз.
– Рада тебя видеть, дорогая, – говорит мать.
Прежде чем сесть, она подходит ближе и обнимает меня. Меня тотчас обволакивает цветочный аромат ее духов. Затем она отстраняется и придирчиво меня осматривает. В ней ничего не изменилось. Она безупречно выглядит. От черных волос со стрижкой каре, идеально отглаженных черных брюк до темно-синей рубашки и туфель на каблуке.
– Как ты?
– Нормально, – как обычно, отвечаю я.
В глубине души мне не терпится рассказать ей о сегодняшнем дне: о фотографиях, о воспоминаниях. Обо всем. Но если наше прошлое и научило меня чему-то, так это тому, что, по ее мнению, я тоже лгу. Она не верит мне, когда я говорю ей, что Уэс жив.
Она кивает, судорожно сжимая сумочку, как будто другие пациенты выхватят ее у нее из рук.
– Замечательно, – отвечает она.
Она обводит глазами комнату, пару секунд наблюдая, как в углу хрупкая пациентка играет в шашки. Поймав на себе взгляд моей матери, та вскакивает со своего места. Я отмечаю, что подол больничной пижамы доходит ей до колен. Девушка стоит прямо перед моей матерью.
– Бууу! – кричит она.
Моя мать вздрагивает, а медсестра немедленно уводит девушку, велев ей спокойно играть в шашки, иначе с нее снимут баллы. Девушка начинает рыдать. Глубокие, надрывные завывания, от которых болит даже мое сердце. Такие вопли обычно вырываются в коридор, проникают сквозь щели дверей и разносятся по всему зданию. Именно из-за них у психиатрических клиник дурная репутация.
– Я не видела ее там. – Она чистит рукава своей рубашки, как будто пытается стереть с себя сумасшествие.
– Как твои дела? – спрашиваю я.
Мать мгновенно оживляется.
– Превосходно! Вчера был женский обед. Просто прелесть. Тебе бы понравилось.
– Это хорошо, – говорю я, хотя внутри сомневаюсь. Вряд ли бы мне понравилось.
В течение следующих нескольких минут мать грузит меня рассказами обо всем в своей жизни. Если вы думаете, что за неделю мало что изменилось, то вы неправы. Только не у моей матери.
Она вечно перескакивает с одного события на другое.
Я ерзаю на стуле.
– Послушай, я хотела кое о чем с тобой поговорить.
– О чем?
– Просто хотела кое-что узнать о моем прошлом.
– Ну ладно… – медленно соглашается она.
– Какой была моя жизнь до Фэйрфакса?
На ее лице появляется ласковая улыбка. Она протягивает руку через стол и накрывает мои руки своими.
– Она была прекрасной. Абсолютно прекрасной.
Искренность в ее голосе невозможно подделать.
– У меня вчера был посетитель.
Ее плечи напрягаются. Спина становится прямой и жесткой, как шомпол.
– Кто?
– Синклер Монтгомери.
Его имя повисает в воздухе между нами. По ее взгляду видно: она знает, что мне известно про черный список. Но она молчит, не говоря ни слова в свое оправдание.
– У персонала есть список, кто может, а кто не может меня навещать?
– Да, но…
– Кто еще в этом списке? – перебиваю ее я.
Моя мать бледнеет.
– Не поняла?
– Кто еще в этом списке?
– Синклер и Рене.
Я делаю глубокий вдох и пытаюсь сдержать злость.
– А почему ты мне ничего не сказала? Разве ты не должна была сказать мне, что существует такой список?
Она закрывает глаза и трет переносицу.
– Виктория, я просто пыталась тебе помочь.
– Как это могло мне помочь?
В ее глазах мелькает раздражение.
– Ты сказала, что ложишься в Фэйрфакс, чтобы отдохнуть и набраться сил, и я хотела убедиться, что ничто или никто не будет тебе мешать.
– Вообще-то, это решать мне.
– Я знаю, знаю. Извини. Я думала, что поступаю тебе во благо.
Судя по боли в ее глазах, похоже, что она говорит правду. Хочется верить, что она искренна со мной.
– Так. – Она улыбается. – О чем еще мы можем поговорить?
– Мы можем поговорить про Уэса.
– Зачем?
– Потому что я пытаюсь покинуть Фэйрфакс.
Ее лицо озаряет улыбка.
– Прекрасная новость, но при чем тут Уэс?
– При том, что мне никто не верит. Ты постоянно твердишь, что якобы хочешь, чтобы меня отпустили отсюда. И вот он, твой шанс помочь мне это сделать.
