Саша попробовала улыбнуться, потому что происходящее напоминало идиотскую шутку. Она огляделась, тихо вымолвила:
– Тридцатое декабря тысяча девятьсот девяносто третьего года. Мне ещё нет восемнадцати, вы не можете здесь меня удерживать без согласия моих родителей, а я уверена, что они его не давали.
– Тем не менее, вы здесь с согласия родителей. Врач пока настаивает на том, что вам не следует видеться после того, что вы натворили.
Голова Саши кружилась, она спросила пересохшими губами:
– И что же я натворила?
Саша смотрела на то, как солнечные блики играют на полированной поверхности стола. Эти лучи, весело пляшущие перед ее глазами, как манящий привет из прежней жизни, заставил ее ощутить ноющую в сердце тоску.
– Вы напали на собственного старшего брата вчера ночью. Какое сегодня число?
Саша округлила глаза:
– Это неправда…
– Вам лучше отвечать на вопросы. Какое сегодня число?
– Четырнадцатое.
– Чего четырнадцатое? – врач смотрела на нее практически стеклянным взглядом, и девушка почувствовала себя неуютно:
– Мая, конечно. А вы не помните?
Ей не ответили.
– В каком городе вы родились? – последовал вопрос.
– В Санкт-Петербурге.
– А сейчас в каком находитесь?
– В Москве… – она поняла, что это стандартные проверки на адекватность.
– Сколько пальцев показываю?
– Ни одного.
– Какого цвета обои?
– Тут нет обоев. Тут выкрашенные в бирюзовый цвет стены.
– Это голубой.
– Как скажете.
– Ты слишком взрослая для детского отделения. Да и оно сейчас – на ремонте, так что временно будешь находиться во взрослом, – сказала врач.
– Иди за санитарами, переоденешься, дашь себя осмотреть и отправишься в палату. И всё будет хорошо, если ты будешь правильно себя вести.
– Мне нужно поговорить с мамой.
– Твой врач этого не рекомендовал. Должно пройти время. Он сам тебе всё расскажет.
– Когда?
– Когда нужно будет. Иди за санитарами, – нахмурилась врач. Санитары хотели взять Сашу под руки, но она резко дёрнулась:
– Я сама пойду, всё нормально.
Страх становился сильнее. Социофобия – заболевание сложное. Саша дрожала, как в ознобе. Она знала, что таблеток у неё больше нет. В нынешних условиях паническая атака придёт совсем скоро. Люди вокруг – безумцы, врачи – все казались ей врагами. Солнечный свет отчаянно пытался проникнуть в это мёртвое место, но беспомощно застревал на пыльных окнах. В помещении было холодно.
Сашу заставили раздеться догола при санитарах. Кровь стучала в её голове, как в алый, раскалённый колокол, во рту был привкус соли, а в горле пересохло. Она видела всё вокруг, как в туманной, тёмной пелене.
«Дом совсем близко…, и я так далеко от него. Кристиан. Я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя! Ненавижу! Если я выберусь отсюда, то чего бы мне это ни стоило, я убью тебя собственными руками!»
Ее осмотрели, затем выдали одежду большего размера и старые тапки с дырками на носках.
Чувствуя себя обезличенной и уничтоженной, Саша брела за медсестрой по коридору. Вид у неё был такой затравленный и несчастный, что женщина, которая давно тут работала, сжалилась над ней и тихонько шепнула:
– Ты не бойся. Просто делай то, что тебе говорят, и никаких проблем не будет.
– Можно мне хотя бы ручку шариковую себе оставить?
– Зачем? – спросила санитарка строго.
– Хочу записывать то, что со мной происходит.
– Потерпишь. Мало ли, для чего ты еще эту ручку используешь.
– А крестик мой почему не вернёте?
– Извини, не положено. Тем более, что он сатанинский, – она вновь строго посмотрела на Сашу.
Александра терпеливо вздохнула:
– Он не сатанинский. Это… египетский анкх, – она поняла, что объяснять этой женщине значение древнеегипетских символов совершенно бессмысленно. – В общем, обещаю, что я его не съем и не попытаюсь использовать в качестве давилки для глаз.
«Как бы сильно мне не хотелось».
– Не положено, говорю же, – уже спокойнее ответила медсестра. – Будешь выписываться, вернут тебе твой кулон. А то можешь в нос запихать или в ухо.
– Если я не ошибаюсь, вы медик, – глядя на ее халат, медленно и саркастично произнесла Саша.
– Я медсестра, и что?
– Поразительно, но это предполагает наличие образования. То есть, вы должны уметь отличать человека, который глотает крестики, от человека, который просто носит их на шее. Если вы этого не умеете и думаете, что я проглочу, то странно, как вы идете рядом со мной по коридору. Вдруг я вас укушу? И как же вы, бедная, живете среди остальных людей? Откуда вы знаете, что они – точно нормальные? Наверняка же кругом – одни психи. Небось, живёте с этой мыслью постоянно. Хотя, люди не психи. Они просто разные, и вы не способны это принять.
Конечно, Саша была зла, но она напрасно доводила медсестру и поплатилась за это тем, что ей долго не давали постельное белье. Впрочем, ей не разрешали сидеть и лежать по причинам, которые ей не удалось узнать. Чуть позже медсестра орала на нее, что она может заразить стулья герпесом, если сядет на них. На мгновение девушка поняла – это именно она сейчас в белом халате, и перед ней явно очень больной человек. Она хотела сказать, что таким способом – через стулья – герпес не передается, даже если он у неё и есть, но решила этого не делать, чтобы не повергать женщину в шок.
Теперь Александра ждала самого страшного. Таблетки. Она была приятно поражена, когда поняла, что тяжелые лекарства ей не дают. Глицин, феназепам по полтаблетки в день перед сном и ещё что-то потяжелее.
Только к концу утомительно тянувшегося дня она смогла осознать произошедшее и задаться вопросом, как долго это будет с ней происходить.
«Он не убил меня и не покалечил. Он отправил меня сюда. Сказал, что я должна быть внимательна… Всё происходящее – снова игра. Если так, то я не могу оставаться здесь долго».
Она ошибалась. Когда слетит последняя листва с деревьев, когда Саша привыкнет к стонам и воплям больных, когда она онемеет от постоянного шока и запущенной социофобии, когда прядь её волос поседеет от напряжения и ужаса, а взгляд сделается диким, как у зверя, когда у неё не останется ничего, кроме остервенелого желания отомстить или умереть… она поймёт, что-либо сбежит, либо останется здесь навек. Кристиан не играл с ней, а просто зачем-то оставил её здесь. Возможно, он задумал так с самого начала, а может, просто забыл про неё.
Ночами – долгими, бессонными, наполненными ужасами, – она думала о своей семье и об Асе. С помощью Аси кто-нибудь мог бы найти её и этого психопата. «Если Ася жива. И если меня действительно ищут».
