Саше страшно хотелось зареветь, но она позволила своему бессилию перерасти в безразличие.
А это мысль, между прочим. Ведь никакой панической атаки перед прикосновениями нет, если она бьет людей.
– Кристиан, – сказала она глухо, – мне нужна боксерская груша, иначе у нас с тобой будут проблемы.
– У нас проблемы?
– Меня от тебя тошнит. Как ты умудряешься быть для всех героем и красавчиком, но в то же время таким мерзким для меня? – уже без злобы и абсолютно откровенно спросила девушка, а затем тише повторила: – Буду колотить грушу.
Кристиан ничего ей не ответил, похоже, он снова ее не услышал.
Именно. Я понятия не имею, как эмоционально расположить ее к себе. Ни одной зацепки. Ни-че-го.
Рано или поздно она не выдержит при всех моих стараниях. Заболеет. Заработает себе нервный срыв. Меня это раздражает. Придется поработать над моделью собственного поведения.
И еще нужно что-то делать с ее упрямством. Она постоянно бросает мне вызов, пытается доказать какую-то свою силу. Нужно дать ей понять, чем это чревато и почему делать подобное – смертельно опасная для нее ошибка, масштаб которой она недооценивает.
Может, всё-таки один раз ее проучить? Нет, ее реакция – непредсказуема, она может умереть или замкнуться на два месяца. Но как тогда? Как дать ей понять, что ее поведение, демонстрирующее вечный вызов мне, однажды подведет ее к краю пропасти? Как дать ей понять, что она играет с силой, пока намного превосходящую ее? Я должен срочно подумать над алгоритмом решения.
После сытного ужина Саша, казалось бы, должна была устало свалиться спать. Именно так расценил Фишер молчаливое поведение девушки. Но на пороге она развернулась к нему и робко заявила:
– У меня из головы не выходит тот кошмарный сон.
Фишер молчал, и Саша продолжила, предположив, что к сказанному он относится непредвзято.
– Во сне на английском ты зачитал мне концовку того самого стихотворения Алана По и настойчиво потребовал разгадать ее смысл.
Он перевел на нее заинтересованный взгляд:
– Смысл ворона?
– Ага, – медленно подтвердила Саша, неожиданно понимая, что проницательный взор Фишера будто считывает информацию у нее прямо из зрачков.
– Вечное отчаяние, – он произнес это с улыбкой.
– Да… я сказала, что оно возможно только у человека перед его самоубийством. Потом ты исчез, оставив на простыне окровавленный браслет Алины. В окно клювом резко постучал громадный ворон. Мне не хотелось открывать ему, но я почему-то пошла, словно ты убедил меня в неизбежности моего отчаяния. А потом меня разбудили. Я к тому, что случай Алины похож на прямое подстрекательство к самоубийству, но не путем травли. Этот человек, как ворон из стихотворения По, дарит отчаяние. Я думаю, он – одинок, очень похож на тебя, умеет привлекать людей, особенно девушек. Вероятно, он красив, у него светло-русые волосы, и он, возможно, самый молодой учитель в школе. Я поймала себя на том, что симпатизирую ему. И, кажется, я немедленно узнаю его, если посмотрю в глаза или заговорю с ним, но…
– Остановись, – размеренно изрек Кристиан, входя в свой номер и впуская туда Сашу. – Ты исходишь из того, что подсознание дает подсказку – хорошо, это представляется мне возможным в твоем случае. Теперь отсеем лишнее, выбрав наиболее верное. Почему, например, именно стихотворение По?
Саша нахмурилась, закрыла глаза и изобразила мысленно пирамиду памяти, которую совершенствовала в использовании. Почти пять минут она слепо наворачивала круги по помещению.
– На новогоднем фото виден книжный шкаф. На его полке лежала отдельно от всех с закладкой книга со стихотворениями этого автора.
– Отлично. Продолжай, – кивнул Кристиан. – Значит, оно и впрямь имеет отношение конкретно к нашему случаю. Ты предположила, что у него светло-русые волосы, потому что жертва упомянула волка – это нужно отмести. А вот факт ее влюбленности в возможную убийцу объясняет многое. И тогда взгляд девушки на школьном снимке предположительно указывает на него – так ты решила, что он – преподаватель. Это тоже совершенно не обязательно. Теперь видно, что портрет убийцы нарисован, основываясь на интуиции с опорой на некоторые, замеченные ранее мелочи. Ты можешь ошибаться в выводах, – добавил Кристиан флегматично, – но я приму их на заметку. Тренируйся вкладывать в свои размышления больше фактов и системы.
Передо мной тело девушки шестнадцати лет. Неестественно вывернув сильно травмированные руки, она растянулась на животе. Никто не увидел посторонних повреждений, так как их немало – раздроблены запястья, множественные переломы пальцев. Тело целый вечер, ночь и следующие полдня пролежало на морозе.
Алина покинула мир быстро, смерть бывает милостива. На ней черный, теплый свитер, классические, школьные брюки, зимние ботинки, а на запястье – не сочетающийся с ее стилем, цветной бисерный браслет. Верхней одежды не обнаружено, но расстояние от дома до стройки предполагает, что куртку она взяла.
Алина сказала: «Я пойду, прогуляюсь». Обняла на прощанье брата, чего никогда раньше не делала.
Ни телефон, ни ключи с собой не взяла, как и почти всякий самоубийца, твердо вознамерившийся свести счеты с жизнью. В маленькой сумочке лежали книжка с произведениями Дикинсон и шариковая ручка. Плеер валялся у стены, небрежно кем-то оставленный. Кровь на одежде принадлежит только ей, никаких следов борьбы обнаружить не удалось, половых сношений не имела. На ногтях уже поцарапанный черный лак, нанесенный около четырех дней назад.
Я смотрел на фото, теперь перекочевавшие в компьютер, прикладывал, словно трафарет, портрет убийцы, нарисованный Александрой. Видел, как девочка покидает дом, садится в чью-то машину. Вышла она уже прямо у недостроенной многоэтажки, ее школьные ботинки сравнительно чисты на подошвах, значит, ей почти не пришлось шагать по сугробам. Путь – долгий, в машине – жарко, и Алина снимает куртку, оставляет ее. Рассеянность? Она идет на стройку, карабкается на десятый этаж не в одиночестве. Убийца предлагает ей написать что-нибудь на прощание, но она колеблется и отказывается, стоит у самого края и смотрит вниз. Любовь к жизни победила в ее душе дьявола, но случилось это поздно, в самый последний момент. Он подводит ее к краю. Алина – ловкая, она цепляется руками за бетонную плиту пола. И тогда убийца безжалостно наступает на ее пальцы ногой. Он недоволен и в панике, всё пошло не так, особенно нервирует его отсутствие записки… Едва ли он носил с собой ее дневник. Вероятно, она сама принесла его. Сентиментальный жест – хотела отдать ему на прощание. Тогда убийца вырывает из него фрагмент и оставляет, как записку, а сам дневник, возможно, выбрасывает.
– Дался тебе этот бисерный браслет, – пробормотала Саша. Она сонно потерла глаза и зевнула, после чего, хмурясь, обратила внимание на монитор, где застыла фотография окровавленного украшения.
