– Мы еще не обсудили трудовой договор.
– Всему свое время. Или и посмотри в монитор. Это фото тех, кого нашли. С одной из них мы позже поговорим, после больницы. Нам известно, что убийца – один. Что он знает больницу и что он осторожный и умный. Он одинок и имел отношение к четырем клиникам вот в этом районе, – Кристиан открыл карту и показал Саше обведенный участок, внутри границ которого светились четыре точки. – Это государственные клиники в районе станции метро «Текстильщики». Все пропавшие из психиатрической клиники рожали там. Только дети были мертвые.
Саша остановила его, положив руку ему на плечо, и быстро сказала:
– Стой! Они умерли по естественным причинам? Не по вине матери? Они не отказывались от детей?
– Нет, – Кристиан посмотрел на ее руку и прищурился, – каждая смерть была по естественным причинам. Матери не пытались их убить. Несчастный случай, просто мертвый плод. Иногда недоношенный. Причины разные – от несовпадения резус-фактора, до генетических отклонений.
– Я думала, он крадет женщин, потому что мстит им за убитых детей. Окровавленные лилии – четкий, прозрачный символ. И он имел в виду именно насилие. Он действует совершенно слаженно, создает букет, красит цветы кровью, относит к больнице, затем похищает женщину. Он как бы предупреждает. Но если младенцы погибали по естественным причинам, в мести нет никакого смысла, а он – умён. Следовательно… – она замерла, ее пальцы сильнее вцепились в плечо Фишера, – боже, какая я дура!
Кристиан терпеливо ждал.
– Нет лирики, – продолжила она. – В его сообщении нет лирики. Он просто хочет, чтобы мы думали, будто это – такой мотив.
– Зачем ему так делать? Разве не прагматичнее просто похищать? Ему это неплохо удается.
– Не знаю, – смутилась Саша. – Я только понимаю, что мотив – не месть, – она неожиданно одернула свою руку от плеча Кристиана, предпочитая не заметить насмешливого блеска в его глазах.
– Ладно, сконцентрируй мысли на этом и просмотри портреты похищенных, которые мне удалось добыть.
– Ты, вообще, спал?
– Ты обо мне заботишься?
– Нет!
– Вот и не спрашивай! Позже мне потребуется достать довольно большой список работающих в психиатрической клинике врачей и некоторых пациентов, ты будешь делать их анализ на возможного подозреваемого.
– Ты хоть представляешь, какой это объем работы?!
– Ничего, я немного тебе помогу.
– Боже мой… – Саша уже смотрела на фото перед собой. – Что с ними?
– Ах, да, как видишь, они сильно похудели и немного повредились рассудком. Ты сейчас наблюдаешь фото тех, кого удалось найти.
Я впервые увидел своего отца, когда мне было восемнадцать. И в ту же секунду я возненавидел за свет в его глазах, существующий лишь для того, чтобы внушать мне, какое я ничтожество по сравнению с ним.
Сопровождающий резко потянул за цепь, прикрепленную к моему ошейнику, и мое ослабевшее тело рухнуло. Запах гнилой соломы и досок, сквозь которые изливались ледяные лучи света. Я в сарае. Меня впервые вывели из карцера, и я был немного рад разнообразию вокруг.
Поднялся не сразу, тело едва слушалось, потрясенное прошлыми пытками.
– Встань. Яне исцелю твою душу, но могу показать верный путь для возможного изменения.
– Я не стану слушать человека, который верит в воображаемого друга и хочет заставить верить в него меня.
– Хорошо. К счастью, слушать тебе и не придется. Ты будешь приходить ко мне сюда, Лев. Приходить и просто смотреть. Потом спать.
– Меня пытались гипнотизировать, но до них дошла вся тщетность приложенных стараний. Теперь вы? Мои родители, должно быть, окончательно отчаялись. Всё потому, что я убил того сопляка? Бросьте, он бы не стал вторым Паганини или Эйнштейном, какой мне смысл ценить все жизни подряд? По земле нас ходят миллиарды. Индивидуальность – это миф, созданный для самоутешения нашего эго.
Не похоже, что он меня слушал, но мне было наплевать. Слова ядом текли с моих губ, сочились из сердца зловонием. Тогда я не чувствовал его и не знал многого. Если бы я был на месте отца, то убил бы нахального урода, который несет чушь под дулами оружия. Но он научил меня отличать смерть от жизни.
Много позже, работая в полиции, я тренировал себя быть автоматом. Автомат, видящий разницу между живым и неживым – чудо искусственного интеллекта. Только я всё равно двигался на ощупь, жадно искал в толпе демонов, вычислял их по мелочам и деталям – смятый блокнот, слишком сильно сжатые кулаки, запах, вчерашняя одежда…
Я понял, что меня мучает голод. Этот голод страшен. Похоть можно удовлетворить, жажду – тоже, усыпить месть или задушить любовь, но голод человека, который смотрит в бездну, утолить нельзя. И всё меркнет на фоне такого желания, прочие страсти кажутся мелкими, любовь – еще более ничтожной, чем ее считают даже теперь.
Я видел тело подростка, умершего на улице от передозировки наркотиков. Она была прилично одета, и у нее имелась мать, которая позволяла ей спать с типом, старше ребенка в два раза. Без причины, не за деньги, а просто так – позволяла. Один из моих соседей любит снафф, он кончает, когда наблюдает за тем, как женщине отрезают голову. У него есть лабрадор и растет маленький сын, который не имеет представления об увлечении отца.
Я безумец? Или безумно общество?
Мне не слишком интересны игры разума, сверх злодеи, гениальные маньяки. Они не кажутся мне такими страшными по сравнению с тихим дедушкой, насилующим детей. Аномальное зло, выставленное напоказ, словно говорит нам, что оно только таким и бывает, но это – вранье. Есть вид зла нормального – самого страшного зла в природе. Зла, живущего в том, как вы игнорируете крик девушки за стенкой. «Подумаешь, набрались лишнего. Какое мне дело?» Зла, живущего в том, как вы ругаете правительство, а не собственную слабость. Зла, живущего в том, как вы снимаете на камеру пожар и улыбаетесь при этом.
Александра не знает этого, но… когда я вижу ее, мне кажется, что все геометрические линии в пространстве складываются в симметричную, красивую систему. Когда я вижу ее, я вижу нечто идеальное. Ей не ведома, ей непостижима нормальность зла. Она не знает, почему я улыбаюсь сейчас над ее слезами и смотрит на меня с искренней ненавистью.
Не останавливайся.
Позволь мне еще немного… видеть тебя.
Саша медленно опустила голову, закрыв лицо руками.
– Когда ты найдешь похитителя, что ты сделаешь?
– А что бы ты хотела? – негромко спросил Кристиан. Глаза его как будто горели.
Её затрясло, она покачала головой.
– Скажи, я поймаю и сделаю это с ним. Что угодно. Но при условии, что ты будешь видеть.
