– Боже милостивый, Джек! – воскликнул я. – Что с тобой?
Он отвел глаза и резко ответил:
– Ничего! Со мной все в порядке. Я хочу представить тебе шевалье Футэйна – это Март Прескотт.
– Просто Пьер, – раздался бархатный голос, – Голливуд – не место для титулов. Март Прескотт, это честь для меня.
И я впервые увидел шевалье Пьера Футэйна.
Мы обменялись рукопожатием. Первым впечатлением был ледяной холод, исходящий от этого человека. Поэтому я отпустил его руку гораздо быстрее, чем требовала вежливость. Он улыбнулся.
Шевалье был очарователен. Или, по крайней мере, казался таковым. Стройный, чуть ниже среднего роста, с мягким, круглым, неестественно юным лицом и светлыми волосами. Я заметил, что щеки его подкрашены – очень искусно, но я-то разбираюсь в гриме. А под краской, если присмотреться, можно было увидеть мертвенную бледность, которая сделала бы шевалье слишком заметным, не будь он загримирован. Возможно, какая-то болезнь выбелила его кожу, но губы при этом были красными. Даже темно-красными, как кровь.
Он был чисто выбрит, в безупречном вечернем костюме, а глаза казались чернильными омутами.
– Рад с вами познакомиться, – наклонил голову я. – Вы ведь вампир, да?
Он улыбнулся.
– Так обо мне говорят. Но все мы служим темному богу рекламы, не так ли, мистер Прескотт? Или… Март?
– Лучше Март, – сказал я, по-прежнему не сводя с него глаз.
Я увидел, что взгляд его прошел мимо меня, а на лице появилось какое-то странное выражение – смесь изумления и недоверия. Появилось, но тут же исчезло. Я повернулся. Ко мне подходила Джин.
– Так это и есть шевалье? – поинтересовалась она.
Пьер Футэйн уставился на нее, чуть приоткрыв губы. Почти неслышно пробормотал: «Соня», а затем, с вопросительной интонацией: «Соня?». Я представил их друг другу.
– Как видите, меня зовут не Соня, – усмехнулась Джин.
Шевалье покачал головой со странным выражением черных глаз.
– Когда-то я знал похожую на вас девушку, – тихо сказал он. – Очень похожую. Это странно…
– Прошу меня простить, – прервал я его.
Джек Харди уходил из бара. Я быстро направился за ним.
Когда он уже был у французских дверей, я коснулся его плеча. Он пораженно выругался, поворачивая ко мне мертвенное, точно маска, лицо.
– Черт побери тебя, Март! – проворчал он. – Не трогай меня.
Я взял режиссера за плечи и повернул к себе.
– Что, черт возьми, с тобой произошло? – спросил я. – Послушай, Джек, тебе не удастся меня обмануть. Ты знаешь это. Я уже помогал тебе раньше, помогу и сейчас. Расскажи, что с тобой?
Морщинистое лицо старого друга смягчилось. Он осторожно снял мои руки с плеч. Его собственные руки были ледяные, как и у шевалье Футэйна.
– Нет, – вздохнул он. – Все бесполезно, Март. Ты ничего не сможешь сделать. Со мной действительно все в порядке. Просто перенапряжение. Я вел в Париже слишком бурную жизнь.
Я понял, что между нами встала глухая стена. Внезапно, само по себе, в голову пришла странная мысль, и я тут же озвучил ее:
– Что у тебя с шеей?
Харди не ответил. Просто нахмурился и покачал головой.
– Инфекционное заболевание горла, – сказал он после продолжительного молчания. – Продуло на сквозняке.
Он поднял руку и прикоснулся к черному шарфу.
Позади вдруг раздался резкий, хриплый вскрик, звук скорее не человеческий. Я повернулся. Это был Хесс Деминг. Он качался, стоя в дверях, глаза его были налиты кровью, по подбородку стекала струйка слюны.
– Сандра умерла от инфекционного заболевания горла, Харди, – произнес он мертвым, без всяких эмоций и потому особенно ужасным голосом.
Джек не ответил. Он сделал шаг назад, а Хесс тупо продолжил:
– Она сделалась совершенно белой, а потом умерла. Доктора не знали, что это за болезнь, хотя в свидетельстве о смерти указали анемию. Вы привезли с собой какую-то грязную болезнь, Харди? Если так, то я вас убью.
– Минутку, – вмешался я. – Инфекционное заболевание горла? Я не знал…
– На горле у нее была отметина – две небольшие ранки, близко друг к другу. Это само по себе не могло убить ее, но какая-нибудь отвратительная болезнь…
– Ты с ума сошел, Хесс, – покачал головой я. – Ты просто пьян. Послушай меня: Джек, вероятно, не имеет никакого отношения… к этому.
Хесс не смотрел на меня. Он не сводил налитых кровью глаз с Джека Харди и продолжал тем же тихим монотонным голосом:
– Харди, вы можете поклясться, что Март прав? Вы поклянетесь?
Губы Джека скривились, словно от какой-то внутренней муки.
– Давай, Джек, – кивнул я. – Скажи ему, что я прав.
Харди вдруг вспыхнул.
– Я не приближался к вашей жене! Я вообще не видел ее после возвращения. Есть…
– Это не тот ответ, которого я добивался, – прошептал Хесс и вдруг, качаясь, рванулся вперед.
Они оба были слишком пьяны, чтобы сделать друг другу что-то серьезное, но если бы я их не разнял, через секунду началась бы отвратительная драка. Когда я разнимал их, Хесс схватился рукой за шарф Джека и сорвал его у него с шеи.
На его горле, слева, были два красных маленьких прокола с белой каймой.
2. Кремация Сандры
На следующий день Джин позвонила мне:
– Март, мы собираемся сегодня вечером в студии репетировать сцену для «Жажды крови»… Павильон номер шесть. Тебя назначили помощником режиссера, так что ты должен быть там. И… у меня есть кое-что, что, возможно, Джек тебе не сказал. Он был… несколько странным в последнее время.
– Спасибо, милая, – ответил я. – Я буду. Но я не знал, что ты снимаешься в «Жажде».
– Я тоже, но произошли внезапные перестановки. Кто-то захотел меня – я думаю, шевалье, – и большой босс позвонил мне сегодня утром и по секрету сообщил это. Однако я все равно не в настроении. Ночь была плохой.
– Мне жаль, – посочувствовал я. – Ты была в порядке, когда я уходил.
– Я имею в виду кошмарные сны, – медленно проговорила она. – Ужасные сны, Март! Тем не менее странно, что я не могу вспомнить, о чем они были. Ну ладно… Так ты будешь на репетиции?
Я пообещал, что обязательно приду, но вышло так, что я не смог сдержать свое обещание. Мне позвонил Хесс Деминг и спросил, не могу ли я отвезти его в Малибу. Он еще слишком пьян, чтобы самому вести машину, а днем там состоится кремация Сандры. Я вывел из гаража свою машину и покатил на запад. Через двадцать минут я подъехал к пляжному домику Деминга.
Мальчик-слуга узнал меня и впустил, печально качая головой.
