Я обвёл взглядом сотрудников. Выглядели все без исключения бледно.
— Я надеюсь, что вопрос о перспективах предательства для всех ясен, потому что разговоров на эту тему больше не будет. Впрочем, приведу ещё один пример: в числе помощников главного инженера — да-да, ваших помощников, уважаемый Глеб! — был сотрудник по имени Эрвин Кнопп. Которому предложили пошпионить якобы для князя, и он из ложно понятого патриотизма согласился. Разумеется, князь о нём никогда и не слышал. А теперь уже точно не услышит. Мира, а у него когда похороны?
— Эрвин Кнопп был похоронен вчера, господин.
— Хм, нехорошо получилось, надо было вовремя объявить.
Руководство было уже где-то посередине между паникой и обмороком, и явно решало, в какую именно сторону склониться. Я, кажется, начинаю неприятно походить на какого-то дона Корлеоне, причём окружающие почему-то находят это вполне естественным. Можно ли этого избежать? Не знаю… У человека в моём положении выбор среди возможных действий не столь уж велик. И неважно, какой это мир — миры разные, но люди-то те же самые.
Конечно, всегда есть другой путь, вот только другие пути приводят куда-то не туда. Я не могу не казнить предателей — слуги воспримут это как возможность предать безнаказанно, а враги — как слабость. Это у государства есть возможность присуждать тюремные сроки, но я-то не государство. У меня нет тюрем, и я могу либо казнить, либо отпустить. Выбор получается прямой, как рельса, и единственное, что я могу тут сделать — это постараться не стать на самом деле тем, для кого смерть человека означает только отсутствие проблемы.
Усилием воли я отбросил неуместное рефлексирование и вернулся к заботам насущным:
— У меня также есть вопросы к начальнику канцелярии…
— Адриан Плюта, господин, — подсказала Мира, и упомянутый начальник приподнялся на стуле.
— Благодарю, Мира. Итак, уважаемый Адриан, мне доложили, что мастерская заключила договор на поставку коленных суставов тяжёлых бронеходов для четвёртого механического завода…
— Да, господин Кеннер, — проблеял обильно потеющий толстяк.
— Договор подразумевает очень серьёзные штрафные санкции за задержку поставок, но при этом у мастерской отсутствует лицензия на поставки по военным подрядам.
— Господин Горан заверял, что лицензия будет получена вовремя, — пояснил Адриан.
— Однако она так и не получена, и это получение по непонятным причинам задерживается.
— Господин Горан собирался обратиться в суд.
— Который, скорее всего, растянется на годы. И все эти годы мастерская будет платить штрафы за непоставку!
— Извините, господин Кеннер, я обращал внимание господина Горана на этот момент, но мне было приказано оформить договор.
— Вот как…
Я задумался. Что-то Горан Ивлич начинает вызывать у меня сомнения. Можно заключить договор с расчётом на получение в разумный срок лицензии, но нужно быть полным идиотом, чтобы при этом соглашаться на штрафные санкции. Горан идиотом определённо не выглядит, и что-то здесь не вяжется.
— Ну что же, я жду от вас подробный доклад по этому договору. Мне нужна полная история вопроса со всеми малейшими деталями.
— Будет сделано в кратчайшие сроки, — заверил Адриан.
Я уставился на Глеба Родина.
— К главному инженеру у меня тоже имеются вопросы…
Совещание шло своим чередом.
* * *
Стукнула дверь, и я оторвал глаза от бумаг, с которыми уютно расположился в кресле. Ленка заглянула в комнату и, увидев меня, решительным шагом подошла ко мне. Отняв у меня бумаги, она переложила их на журнальный столик, а затем, аккуратно подобрав юбку, уселась ко мне на колени.
— Хочешь новый дирижабль? — сразу же догадался я.
— Что? — растерялась Ленка. — Какой ещё дирижабль?
— Ну, для того чтобы купить новый самобег или какие-нибудь блестяшки, я тебе совсем не нужен. Стало быть, речь пойдёт о чём-то посерьёзнее.
— Ты что, считаешь меня меркантильной? — оскорбилась она.
— Значит, не дирижабль, — вздохнул я. — Ну ладно, можешь выкладывать. Я уже ко всему готов.
— Какие у тебя планы на выходной?
— В принципе, ничего неотложного, — честно ответил я.
— Я хочу сходить с тобой на выставку, — заявила она, предварительно меня поцеловав.
Судя по серьёзности подхода, выставка непростая. Надеюсь, там не авангардное искусство, где демонстрируются кучки экскрементов и прочее в таком роде. Хотя в этом мире искусство вроде бы ещё не успело развиться до таких высот.
—… а потом нам с тобой надо пройтись по бутикам, — добавила она. — Нужно подобрать тебе рубашки и ещё чего-нибудь, ты у меня что-то совсем обносился.
Надо же, а я и не подозревал, что хожу в обносках, и мне нечего надеть. Хотя в нашей гардеробной мой уголок по сравнению с Ленкиной частью смотрелся очень скромно, но всё-таки это было далеко не две полки в шифоньере.
— А что за выставка-то? — спросил я с опаской.
— Выставка как выставка. Называется «Новые тенденции в современной живописи».
— Вообще-то, я человек замшелый, и очень боюсь всего нового, — я и сам понимал, что эта попытка увильнуть выглядит довольно жалко.
— Кени, ну пожалуйста, — она ещё раз поцеловала меня, и я сдался.
Выставка новых тенденций проходила в Центре современного искусства — большом модерновом здании на набережной Плотницкого[8] ручья. Построили его не так давно, и существовал он практически полностью за счёт бюджета княжества. Молодым неимущим художникам и скульпторам там бесплатно предоставляли небольшие мастерские, хотя по правде говоря, большей части из них я пожалел бы и закутка в подвале. В Центре постоянно проходили разные выставки, и некоторые из них действительно стоило посетить. Как-то раз к нам добралась даже выставка графики из Нихона. Встретили её без особого восторга — Фудзи, сакура, люди в странных одеждах с плоскими узкоглазыми лицами, — для нашей избалованной публики всё это выглядело довольно чужеродно. Да и сам стиль графики, который в нашем мире впоследствии дал начало аниме, слишком уж сильно отличался от привычного масла или хотя бы акварели. Но мне выставка понравилась — я-то прекрасно знал, чего ждать, и сюжеты японской жизни были мне достаточно понятны.
[8 — Плотницкий ручей — древнее название речки на правобережье Волхова, которая в нашем мире позже стала называться Фёдоровским ручьём.]
Собственно, я не врал, говоря о своей замшелости — к так называемому современному искусству я и в самом деле отношусь очень насторожённо. Впрочем, критиковать и высказывать свои замечания я не собирался — по большому счёту, вопросы искусства были мне довольно безразличны, и затевать с женой споры по такому ничтожному поводу я не видел ни малейшего резона.
