— С прекращением систематических краж церковная десятина заметно увеличится, монсеньор, — указал я. — Но если вы заинтересованы в дополнительных поставках, то я готов это обсуждать. Однако при всём уважении должен заметить, что я не могу решать этот вопрос через голову моего сюзерена.
— О, у меня и в мыслях не было оставить фон Херварта в стороне, — заявил тот.
— В таком случае не вижу никаких препятствий, монсеньор, — кивнул я. — И цена вас устроит — я не собираюсь наживаться на церкви. У меня есть только одно условие — в случае открытой продажи широкой публике цена должна быть не ниже той, по которой мы продаём в Новгороде.
— Это то, что я хотел услышать, барон, — расцвёл архиепископ.
Как ни удивительно, но мне такое соглашение было, пожалуй, нужней, чем ему. Новгород мог переварить небольшое увеличение поставок, но дальше предложение превысило бы спрос, и нам пришлось бы радикально снижать цену. Продажа излишков оптом была идеальным решением. Оставалось только приструнить Ворона, а вот с этим наверняка возникнут сложности. Впрочем, к любому можно найти правильный подход, вот и посмотрим, нашёл ли я его к Ворону.
* * *
Ратники принесли и поставили кресло, и я уселся в него с бокалом в руке. В бокале, правда, был морс, но выглядел он как вино. Мне, в общем-то, неважно было, что там налито, главное, как я выглядел и какое впечатление создавал. Учитывая фон картины, впечатление я создавал жутковатое.
Впереди, буквально в нескольких саженях, начинался лес, а сзади возвышалась виселица — увы, не пустая. Настроение тоже было соответствующим, то есть поганым. Почему люди не могут вести дела честно и постоянно норовят хоть как-то обмануть? Почему они заставляют меня делать вот это вот всё и чувствовать себя палачом? И почему они немедленно начинают наглеть и вытирать об тебя ноги, если ты не ведёшь себя как безжалостный мерзавец? Я сидел и тихо исходил от злости на Ворона, на людей, на весь этот паскудный мир, где человек не может просто жить, а вынужден всё время кого-то грызть, чтобы не сгрызли его.
— Эй ты, в кустах, позови Ворона, — сказал я, слегка повысив голос. — И побыстрее, пока мне ждать не надоело.
— Кто ты такой, чтобы Ворон к тебе бегал? — послышался ломкий юношеский басок из кустов.
— Ещё одно дерзкое слово, и прикажу причесать кусты из пулемёта, — я был определённо не в настроении выслушивать подобные речи от наглого юнца. — Зови его быстро.
Юнец, немного попыхтев возмущённо в своих кустах, наконец неохотно сказал:
— Идёт уже Ворон, сейчас будет.
Ворон не заставил себя долго ждать — впрочем, я и был уверен, что он отирается где-то неподалёку. Думаю, он был здесь с самого начала, как только плотники начали сколачивать виселицу. Был он ожидаемо мрачен, что нетрудно было понять — даже последнему тугодуму при взгляде на пейзаж становилось ясно, что милой дружеской беседы в нашей программе не значится. Ворона сопровождали двое суровых стариков, по всей видимости, старейшины, или что-то в таком роде.
— Зачем ты их убил? — хмуро спросил Ворон, не утруждая себя приветствиями.
— Это ты их убил, Ворон, — ответил я, потягивая морс. — Или ты ожидал чего-то другого, когда решил меня кинуть? У меня есть принцип всегда вести дела честно. Это широко известно, но почему-то некоторые считают, что этот принцип относится исключительно ко мне, а меня самого можно и нужно обманывать. Это не так.
Вообще-то, я немного лукавил насчёт принципов. То есть принцип у меня и в самом деле такой был, но главное было не в нём. На любой принцип найдётся достаточно сильный соблазн, а я на самом деле не такой уж и принципиальный. Главным для меня была репутация. Принципы — это, в общем-то, личное дело человека, а репутация — это для общества. Не создай я себе репутации человека чести, вряд ли та же Драгана стала бы иметь со мной дело, да и с князем отношения сложились бы совсем другие. Принципы не стоят ничего, зато репутация легко превращается в деньги, и не только. Правда, и потерять её можно тоже легко — достаточно, например, позволить Ворону меня обкрадывать. Не знаю, почему Ворон не понимает таких простых вещей, одичал он в своём лесу, что ли?
— Это были люди Большого Густава, — просветил меня Ворон. — Ты надеешься, что он такое просто забудет?
— Ну, чтобы вспомнить, ему нужно собраться с мыслями, а это будет довольно затруднительно.
Ворон непонимающе смотрел на меня, явно не улавливая смысл сказанного.
— Когда в голову попадает пуля третьего калибра, мысли очень сильно разбегаются, — пояснил я. — Вместе с мозгами.
— Ты его тоже убил, что ли? — ужаснулся Ворон.
— Ну не сам убил, конечно. Но да, приказ отдал я.
— И ты надеешься таким образом кого-то запугать? — шокировано спросил он.
— Почему же надеюсь? — хмыкнул я. — Запугал, можешь даже не сомневаться. Но суть здесь не столько в запугивании, сколько в том, что для них эта контрабанда внезапно стала невыгодной. До этого они могли покупать у тебя дороже, чем я, потому что в отличие от меня, они не платят налоги и пошлины. Но как только их дирижабли стали гореть, а экипажи попадать на виселицу, их бухгалтерия резко изменилась. Я думаю, они нескоро решатся ещё разок попробовать.
Ворон замолчал, что-то обдумывая. Я с любопытством наблюдал, как его мысли отражаются на лице. Похоже, не особо он умён. Точнее, он, конечно же, умён, иначе вряд ли бы смог увлечь за собой столько народу, но общение с людьми за пределами леса определённо не самая сильная его черта.
— Их человек говорил, что они работают на архиепископа, и что архиепископ обеспечивает им прикрытие.
— Он тебе соврал, — улыбнулся ему я. — Понимаешь, Ворон, церковь и сама торгует янтарём, но торгует именно церковь, а не архиепископ. Поэтому монсеньор делает вид, что не замечает контрабандистов, а они за это перечисляют ему через посредников некоторую долю. Нельзя сказать, что они на него работают, они ему просто платят. И покрывать он их точно не будет — уйдут они, на их место придут другие и точно так же будут ему платить. Он наверняка предпочёл бы вообще не иметь с ними дела, но Ливония — бедная земля, и возможностей заработать здесь не так много.
— И ты сейчас прикрыл ему возможность заработать, — утвердительно заметил Ворон.
— Ты слишком долго жил в лесу, Ворон, — улыбнулся ему я. — Поэтому и влезаешь в какие-то сомнительные дела, даже не понимая, куда влезаешь. Архиепископ мне не сюзерен, и меня его заработки не волнуют. Я, конечно, оказываю ему знаки уважения, но у него нет реальной возможности на меня воздействовать. Он меня поругал за Большого Густава, а я ему в ответ сказал, что я сожалею, но это было необходимо, и мне пришлось так поступить. На этом его заступничество и окончилось. Вот это и есть вся защита, что он может обеспечить за пределами Риги.
Ворон молчал, мрачно поглядывая на повешенных.
— Но я приехал сюда совсем не для того, чтобы читать тебе лекции о вассальном праве в империи, — продолжал я, крутя в руках бокал. — Я приехал сюда, чтобы поговорить о наших с тобой отношениях. Ты рассказываешь мне, что не в силах увеличить поставки, и при этом за моей спиной продаёшь часть товара контрабандистам. У тебя есть что сказать в своё оправдание?
