— Я знаю, что мне нужно делать, — возразил Дронго. — А
теперь раскройте наконец мне вашу врачебную тайну и скажите: чем она болела?
— Теперь тем более не могу. Без ее согласия. Об этом могут
узнать журналисты, и пойдут ненужные слухи, сплетни. Я был ее лечащим врачом, а
не дежурным папарацци.
— Хочу вам напомнить, что меня пригласила сама миссис
Линдегрен для работы в качестве эксперта, — холодно заметил Дронго.
— Которую вы провалили, — быстро сказал Моргунас. — Я вообще
не понимаю: зачем нужно было приглашать именно вас? В Америке хватает и своих
экспертов. Я думаю, что это был какой-то непонятный каприз — пригласить
человека совсем из другого мира. Вы ведь даже не русский. По-моему, вы с
Кавказа? Другая культура, другой менталитет, другие традиции.
— Зато люди везде одинаковые, мистер Моргунас, — возразил
Дронго, — и на Западе и на Востоке. Они одинаково любят, одинаково страдают,
одинаково ненавидят, одинаково болеют и одинаково умирают. Вам, как врачу, это
лучше знать.
— Что вы хотите сказать?
— Пока ничего. Я должен знать, чем она болела и почему вы
были против ее поездки на Барбадос.
— Я вам ничего не скажу, пока сюда не прибудет полиция.
— Сейчас я вам объясню, что произошло, — сказал Дронго. —
Начнем с того, что ее труп обнаружил Юрий Горлач. Но рядом с убитой были следы
ее убийцы. Эта была либо женщина, либо мужчина, у которого ноги не очень
большого размера. Под подозрение попадают и Алиса, и Агнесса. А кроме того — вы
и Линдси, у вас размеры ноги тоже небольшие. Скажите, кого я должен подозревать?
Хотя у Барнарда, наверное, нога тоже не очень большого размера.
— Только не Барнард, — грустно ответил Моргунас, — он был
предан ей как собака. Даже больше. Он был в нее влюблен. Она составляла смысл
его жизни. Нет, только не он. Можете даже не спрашивать, какой у него размер.
— Я убежден, что убийцей был кто-то из живущих на вилле
людей, — мрачно заявил Дронго, — здесь осталось семь человек, Моргунас. Только
семь человек. И среди них убийца. У меня нет времени на разговоры. Скажите, чем
она болела?
— Она была тяжело больна, — признался Моргунас, — очень
тяжело. Я советовал ей начать лечение, но в последние месяцы она ничего не
хотела слышать.
— Почему?
— Не знаю. Но она очень изменилась. Раньше она принимала
лекарства и хотя бы формально выполняла мои рекомендации. В последние несколько
месяцев она вообще не хотела меня слушать. Я умолял ее не лететь на Барбадос, а
лечь в больницу, но она меня даже не слушала. Я ведь вас тоже просил об этом. И
насколько я знаю, она даже не хотела брать меня с собой на Барбадос. Я ее едва
упросил. Если бы не заступничество Барнарда, она бы меня не взяла. Она так и
сказала, что ей больше не нужен врач. Хотя ей нужны уже совсем другие врачи. И
я ничего не мог сделать. Мне только оставалось наблюдать, как она погибает.
Прямо у меня на глазах.
— Что с ней произошло?
Моргунас тяжело вздохнул.
— У нее был рак толстой кишки. Онкологическое заболевание. С
метастазами на печень. Можете себе представить? Сначала у нее появились боли в
боку, но в Испании снимали очередной фильм, и она улетела туда, даже не
обследовавшись. Затем, когда боли усилились, мы прошли полное обследование в
Лондоне. Врачи собрали консилиум и настаивали на немедленной операции. Она была
согласна. Но затем в Нью-Йорке погибла ее племянница. Она поехала к ней, и,
когда вернулась, ее словно подменили. Это была другая Кристин. Более жесткая,
сухая, отстраненная. И она отказалась от операции. Вы понимаете, что это такое?
Ей нужно было срочно делать химиотерапию, а потом удалять часть кишечника. И
менять печень, если получится. Сложнейшая операция, но другого выхода просто не
было. Иначе она долго бы не протянула.
— И она отказалась от операции?
— Категорически. В последние месяцы она держалась только на
лекарствах. Но мы никому об этом не говорили. Понимаете, в чем дело? Если бы
нам даже удалось остановить процессы, которые проходили в ее организме, если мы
смогли бы найти донора и сумели бы пересадить ей новую печень, то и тогда это
была бы не прежняя Кристин, а совсем другая женщина. И другая судьба…
Моргунас судорожно вздохнул.
— Она не хотела такой судьбы, — убежденно сказал он, — и
если бы даже ей удалось выжить, то в оставшиеся годы она бы доживала свою
жизнь, а не жила как раньше. Я совершенно не представляю, как бы она
существовала в этом мире.
— Тогда выходит, что она могла совершить самоубийство? —
задумчиво спросил Дронго.
— Это абсолютно невозможно, — возразил Моргунас, — она была
очень жизнелюбивым человеком. И я могу дать стопроцентную гарантию, что убийца
стрелял в нее с расстояния в несколько метров. Это не самоубийство, если на
пляже не было никакого робота или киборга, который мог в нее выстрелить. Но это
из разряда фантастики, а вы мне сами говорите, что видели следы убийцы на
песке.
— Да, это было убийство, — кивнул Дронго, — как и Моничелли.
Вы не знаете, кто живет на соседней вилле?
— Понятия не имею. Какие-то богатые плантаторы из Венесуэлы.
Или промышленники. Они все бегут из своей страны. После того как в Каракасе
воцарился Чавес, они не хотят там оставаться. Когда мы были здесь в январе, они
приходили к нам на виллу. Пара откормленных буржуа, как будто из нашей старой
книжки по политэкономии. И их наглый сынишка. Тоже откормленный и избалованный.
По-моему, он употреблял наркотики, хотя я не уверен. А с другой стороны, было
немного странно. Уехать из Советского Союза и попасть сюда, где все жалуются на
левых социалистов. И уже не только в Венесуэле. По всей Южной Америке идет
этакий «левый марш». Бразилия, Боливия, Венесуэла. Не говоря уже о Кубе. А
победа Ортеги в Никарагуа? Иногда они возвращаются, — усмехнулся Моргунас.
— Вы так ненавидите социализм?
— А почему я должен его любить? — спросил Моргунас. — Я
сбежал оттуда еще до развала Союза. Вы знаете, сколько я там получал? Моего
деда отправили в Сибирь, и он там погиб, моего дядю расстреляли за то, что он
хотел жить в независимой Литве. И вы хотите, чтобы я их любил?
— Не хочу. Но вам не кажется, что система не всегда виновата
в том, что происходит с людьми. Диктатуры могут порождаться любым режимом, как
и отклонения в демократическом обществе. Но нельзя все сваливать на систему,
которая изначально задумывалась в качестве альтернативной цивилизации. В
качестве мечты, если хотите. Об этом вы не задумывались?
— Вы, наверное, апологет системы? — понял Моргунас. — Вам
она нравилась?
— Мне не нравился идиотизм социалистической системы, —
признался Дронго, — но я не вижу ничего плохого в принципах, которые она
проповедовала.
— Тотальную нищету, формальное равенство, диктатуру
чиновников и беспредел государства?
