Если такая эпитафия действительно существовала, то надо заметить две странности. Во-первых, указана не мужнина фамилия, а девичья. Во-вторых, указание на ее происхождение из рода смоленских дворян. Однако Дедешины в середине 1730-х гг. были «служителями» князей Черкасских, а потом перешли в собственность графов Шереметевых. Михаил Дедешин в 1763 г. исполнял обязанности кофешенка
[373], некоторые из них служили управителями
[374]. Жена бывшего камердинера Петра Дедешина Анна Алексеевна, 62 лет, жившая «на Черкасском огороде» в Москве, получала пенсию от графа — 25 руб. жалованья и 211 руб. «на припасы»
[375]. Конечно, никакого контроля за содержанием эпитафий никто не вел, это частное дело.
Скорее всего, эта надгробная надпись на могиле Екатерины Александровой — отголосок истории о «полоняниках», бывших смоленских шляхтичах, которые волею судьбы (при первой или второй ревизии) были записаны в подушный оклад за помещиком и тем самым стали крепостными. За два с половиной года до смерти жены Никиты Александрова скончалась графиня Прасковья Ивановна Шереметева, семью которой пытались объявить потомством шляхтича Ковалевского, случайно попавшего «в оклад». В ближнем кругу служителей графа Николая Петровича Шереметева знали о тайных поисках «шляхетских» предков Прасковьи Ковалевой.
На дворянских предков в те годы пытались ссылаться и другие крепостные. Так, архитектор Алексей Федорович Миронов (ок. 1745–?), живший и работавший главным образом в Москве, просил графа освободить его от крепостного состояния, мотивируя это тем, что он тоже «природный поляк». Граф повелел московскому управителю Алексею Агапову «разведать стороною», собрав сведения из государственного и домового архива о том, каково происхождение Миронова. Агапов в марте 1802 г. докладывал графу: «Касательно до архитектора Миронова по государственной архива старых дел справке делана и подлинная сказка, взятая от Миронова отца, который показал, что он природный крепостной, следственно проситель сын его не имеет права быть свободным…» Он добавил также, что «отец его служил поваром, тогда отдавали учиться поваренному самого низкого состояния, следственно, чужестранца и не употребили бы в эту должность… Мироновым двигает обыкновенное честолюбие не быть в холопстве, второе — жить по своей воле и художеством своим сделать состояние себе лучшим и думает жить в изобилии… имеет большую склонность быть в покое и праздности…» В шереметевском архиве есть данные о том, что крепостной служитель Федор Миронов в 1764 г. состоял старостой в Михайловской вотчине — но он ли был отцом архитектора, точно сказать нельзя
[376]. Граф повелел Агапову передать Миронову свою волю: «Поручаю тебе ему сказать, чтоб он не тревожился о своей свободе, которую он, конечно, будет иметь в случае, если должен будет остаться после меня. Но теперь желаю я и требую, чтобы он послужил мне и употребил себя на мою пользу, естьли же нужна ему какая резонабельная прибавка в содержании, то я оную готов ему сделать»
[377]. Крепостные крестьяне Михайловской вотчины Долгополовы в те же годы пытались доказать дворянское происхождение своих предков, записанных якобы по ошибке в подушный оклад
[378] — точно так же, как предки Прасковьи Ковалевой.
Другой шереметевский крепостной из Юхотской вотчины, Аким Федоров сын Булатов, в еще более ранние времена (через некоторое время после смерти фельдмаршала) служивший московским управителем и желавший получить вольную, даже ссылался на строки из завещания фельдмаршала: «…по смерти дому моего людей крепостных и некрепостных и полонных и взятых из вотчин во двор крестьянских детей учинить свободными и в неволе не удерживать… и выдать им годовое жалованье…»
[379]
Но вернемся к судьбе Никиты Александрова. Очевидно, он оказывал покровительство своим племянникам, детям брата Петра Александрова. По, крайней мере, в 1815 г., когда Никите стало невмоготу справляться с ответственной службой по сохранению самого ценного движимого имения — малолетнего графа Дмитрия, он добился того, что в помощники ему назначили племянника. В сохранившейся в архиве переписке чинов Опеки и правителя домовой канцелярии особо отмечено, что он по возрасту и состоянию здоровья нуждается в помощнике, «хотя и не останавливал ревностных чувств к службе, которая продолжается около 60 лет…»
[380]. По духовному завещанию графа Николая Петровича Шереметева ему предоставлялась вольная и назначалась довольно большая сумма денег
[381]. Сведений о том, воспользовался ли он правом выйти из крепостной зависимости, нет, но до конца жизни он остался верен «дому графа Шереметева». Никита Александров умер 16 ноября 1823 г. в возрасте 72 лет, «от старости», как сказано в метрической записи об отпевании, и похоронен на Волковом православном кладбище
[382].
Николай Бем и его семейство
Николай Никитич Бем также — один из наиболее примечательных служителей Фонтанного дома. Он начинал службу еще при графе Петре Борисовиче. Не удалось установить, являлся ли он родственником первого управителя Фонтанного дома Ивана Бема или однофамильцем. Николай Бем не был крепостным, в документах особо отмечалось, что он «из вольных».
Имя Николая Бема и членов его семейства часто встречается в документах домового архива и в церковных записях. По штату 1768 г. Бем состоял «при комнатах графа Николая Петровича» с жалованьем 15 руб. в год. Позже он занимал важное место камердинера. В 1792 г. граф Николай Петрович распорядился выплачивать ему жалованье 432 руб. в год, почти равное сумме, получаемой конюшим Матвеем Черкасовым и «поверенными служителями» Никитой Александровым и Петром Петровым
[383]. Близость его к графу подчеркивается многими свидетельствами. Сохранилось письмо, которое граф Николай Петрович отправил Бему 9 декабря 1798 г. (в Гатчину): «Николай Бемов! Желаю тебя видеть и пожить с тобою, для чего и приезжай ко мне, если только кашель твой совсем прошел, и ты здоров, а без того никак не езди: хуже, когда дорогой занеможешь и приедешь ко мне больной; я желаю тебя видеть здорового, а не больного»
[384]. Николай Бем с несколькими близкими людьми выносил гроб покойной графини Прасковьи Ивановны из церкви для погребения ее в Александро-Невской лавре. 25 февраля 1803 г., сразу после смерти жены, Николай Петрович отдает распоряжение Собственной канцелярии о том, что главное наблюдение за сыном он поручает Николаю Бему, «коего известно ко мне усердие с моих младых лет», в помощники ему был определен служитель Петр Соловьев, а также назначено пятеро дежурных служителей у двери спальни мальчика
[385]. Граф опасался за жизнь и здоровье сына, учитывая обстоятельства его необычного брака. В завещании графа сказано: «…людям при мне служащим, как то Петру Петрову, Никите Александрову, вольному Николаю Бемову, дать, что рассудит Иван Сергеевич (сенатор И. С. Ананьевский, душеприказчик графа Н. П. Шереметева. — А. К.)…»
[386]
