Старикан вежливо кивнул, а потом покосился на дверь камеры и вдруг истово зашептал:
– Вы, часом, не встречали на Сахалине Яшку Раппопорта? Моего возраста, фершалом там служил. Братцем родным мне приходится этот паразит.
– Встречал.
– Господи! – Старик схватился за сердце. – Жив?
– Не только жив, но и здоров. Замечательный у вас брат. Воевал храбро и людей с того света вытаскивал. Сейчас в безопасном месте.
– Спасибо! – Портной рухнул на колени и прижался губами к моей руке. – Спасибо! Дай вам боженька здоровья! Господи…
– Ну что вы, что вы… – Я поднял старика. – Лишнее оно.
– Не лишнее! – строго возразил еврей. – Не лишнее!
Старикан настроился еще поговорить, но в камеру вошел какой-то унтер и живо его спровадил. А место портного занял дородный красномордый мужик в поддевке из дорогого сукна, широченных штанах и надраенных до блеска сапогах, общим видом смахивающий на типичного купца. Впрочем, он и оказался выборным от купеческого сословия Владивостока.
Он отвесил мне поясной поклон, потом крепко облапил и проревел басом:
– Уж извините, господин Любич, я по-простому, от души, от всего нашего сословия! Примите нашу благодарность за радение об отчизне!
И презентовал шикарнейшую соболью шубу, инкрустированный бриллиантами золотой брегет с памятной гравировкой и толстенную пачку ассигнаций общей суммой в двадцать тысяч рублей.
А напоследок купчина, таинственно понизив голос, пообещал:
– Не сумлевайтесь: ежели оные ироды что плохое с вами сотворить соберутся, камня на камне не оставим…
И пошло-поехало. Визитеры потянулись нескончаемым потоком. Выборные от интеллигенции, рабочих, врачей, учителей, студентов, гимназистов. От матросов, солдат, офицеров и даже женских обществ. Каждый искренне благодарил меня и оставлял какой-нибудь памятный подарок или просто деньги.
Черт… вот честно… все это было настолько приятно, что я едва не прослезился. Черт с ними, с властями. Только из-за народа стоит косоглазых окончательно поставить на место.
Ну а вишенкой на торте уже под вечер оказался визит двух смешливых молоденьких дамочек в несколько крикливых, но дорогих нарядах.
Миловидная пышечка-брюнетка и миниатюрная очаровательная блондинка с блудливыми зелеными глазами синхронно присели в книксене.
– Жизель…
– Марианна…
– Дамы?
Обе девицы прыснули, а потом Жизель игриво подсказала:
– Мы – благодарность от веселых заведений Владивостока. Можем начать благодарить сразу. Или сначала шампусика?..
Марианна вытащила из плетеной корзинки здоровенную бутыль французского шампанского и молча тряхнула ею.
Я едва не расхохотался и предложил:
– А совместить получится?
– Мы постараемся…
В общем, вечер удался. А утром, после шикарного завтрака, доставленного тем же официантом, все наконец прояснилось.
В камеру вошел старик в адмиральском мундире. Кряжистый, как столетний дуб, с породистым властным лицом, расчесанной надвое роскошной бородой и умными, но усталыми глазами.
В нем я сразу опознал адмирала Алексеева, императорского наместника на Дальнем Востоке, так как видел немало его портретов еще в бытность каторжником. Вдобавок Свиньин очень много рассказывал о своем шефе.
«Ничего себе визит… – удивился я. – Алексеев – фигура не из рядовых, хотя, насколько я знаю, его уже турнули с наместнического поста. Ну и как себя с ним вести? Для графа Божьей милостью Жана Арманьяка он вообще никто, а для штабс-ротмистра Любича – это уж вовсе величина…»
Встал больше по инерции, но адмирал поморщился и тихо заметил:
– Уж извините, Александр Христианович, но не вам, а мне приличествует перед вами тянуться. Но уж увольте старика… – Адмирал грузно присел на стул и показал мне на второй. – Присаживайтесь, поговорим без экивоков…
Я присел, но смолчал, давая возможность адмиралу заговорить первым.
Алексеев немного помолчал, а потом попросил:
– Расскажите мне, Александр Христианович, как там все случилось, на Сахалине. Признаюсь, до меня уже дошли показания ваших соратников, но хочется все узнать лично от вас – просто некоторые моменты звучат уж вовсе не реально. Как? Как у вас получилось?
– Ничего особенного, ваше превосходительство. Я просто исполнял свой долг, а точнее, все мы исполняли свой долг. Исполняли как должно. И немного везения.
Алексеев покачал головой и приказал:
– Рассказывайте! Я хочу знать все!
Пришлось кратко пересказать хронику боевых действий. О казнях японцев не умолчал, так как кто-нибудь из бойцов, которых уже обязательно допросили, мог проболтаться. Но то, что знал о мирном договоре, все-таки скрыл, а точнее, технично обошел в своем рассказе. О доказательствах зверств японцев тоже пока не стал говорить. Мало ли что, и они могут оказаться последним моим козырем.
Адмирал вел себя как мальчишка, которому пересказывают приключенческий роман. А если точнее, радовался каждому моему слову.
– Ух… уважили, Александр Христианович… – После того как я завершил рассказ, Алексеев смахнул слезинку со щеки, резко встал и крепко обнял меня. – Думал, все уже, окончательно посрамлена честь русского оружия, ан нет. Водка есть? Давай примем, больно уж повод подходящий…
Я выудил из груды подарков бутылку «Смирновской» и налил в чайные стаканы по половинке.
– Лей до краев! – заворчал адмирал. – Чай не половинкины сыны!
И, алчно двигая кадыком, в один прием выхлебал все до последней капли. Шумно втянул мясистым носом воздух, крякнул и подсевшим голосом сурово сказал:
– Ну а теперь поговорим о деле. Как вы уже, наверное, знаете, вас задержали по жалобе японцев. Там они много чего наплели: боевые действия после заключения мирного договора, негуманное отношение к пленным, нарушение кучи пунктов всяческих конвенций и прочее, и прочее. Первая нота была подана, еще когда вы находились на Сахалине, но почему-то отправлена была не в Санкт-Петербург, а сюда, во Владивосток, через британское консульство. Ее сразу передали в столицу, там ответили косоглазым, что на Сахалине русских войск нет и не может быть, а сюда прислали распоряжение проверить факты и, ежели подтвердятся, наказать причастных по всей строгости. Но, сами понимаете, провести проверку, пока вы там, было невозможно, поэтому все затянулось. А тут – на́ тебе, означенный разбойник со своими головорезами сам заявился. И наши головотяпы немедленно взялись за дело.
Алексеев красноречиво глянул на бутылку водки и очертил ногтем треть стакана. А после того, как выпил, продолжил рассказывать:
– Особо разбираться не стали. Приказано наказать – значит, накажем. Быстренько провели следствие, но по его результатам поняли, что ничего официально вам вменить нельзя – дело в суде с треском лопнет. К тому же никто не ожидал, что за вас вступится народ. Но приказ наказать надо было как-то выполнять, поэтому и решили вас умертвить, замаскировав все под самоубийство. Чтобы отписаться, что наказать нельзя, ибо оный супостат сам на себя руки наложил под грузом вины. Но тут одновременно произошло еще несколько событий.
