– А вам есть что мне рассказать?
– Я думаю, что вопросы возникли у тебя.
Алексей понял, что за время его отсутствия здесь, в переговорной, жарко что-то обсуждали. У Натальи Шажковой раскраснелось лицо. Марго Терентьева сидела, отвернувшись к стене и закрыв лицо носовым платком. Навязчиво пахло табаком.
«И все-таки, кто же из них постоянно курит? И где?» – напряженно подумал он. И кивнул Альбине Андреевне:
– Хорошо, давайте выйдем, поговорим.
– А чего мы ждем-то? – встрепенулся вдруг Мишаня Трухин. – Сидим тут, наезжаем друг на друга. Эта на эту прет, та на ту.
Мишаня, как всегда, говорил сбивчиво и путано. Жена посмотрела на него с неприязнью:
– Чего несешь-то? Помолчал бы лучше. За умного сойдешь.
– Натаха, погоди, – Мишаня суетливо переложил поближе к себе лежащую перед ним папку с документами. Ипотечный договор с банком.
«Бедняга», – подумал Алексей.
– Душно здесь, – махнула папкой Тася. – И табачищем прет.
– Ты расколол, что ль, ее? – Трухин посмотрел на Алексея.
– Кого? – он уже забыл про Юлю после разговора с сыном.
– Уголовницу эту? Она бабки взяла, – уверенно сказал Мишаня.
– Не говорите о том, чего не знаете, – презрительно посмотрела на него Слава, помощница Юлии.
– Банк скоро закроют, – Алексей кивнул на часы. – Я жду звонка и, как только дождусь, объявлю результат. Альбина Андреевна, идемте.
Та стала протискиваться к выходу. Все напряженно молчали, глядя им вслед.
– Что-то случилось? – Альбина Андреевна внимательно посмотрела на Алексея после того, как закрыла дверь переговорной. – У тебя лицо расстроенное.
– Так заметно?
– Ты совсем в другом настроении зашел сейчас в переговорку. Раньше залетал, как бойцовский петух. Глаза горели. А теперь поник. Ты больше не хочешь искать эти деньги? – догадалась Альбина Андреевна.
– Я должен перед вами извиниться. За то, что втянул в эту историю, за почти уже сорвавшуюся сделку. Не надо нам было затеваться с продажей моей квартиры.
– Ладно, чего уж теперь.
– Ваш сын там справился? – он неопределенно кивнул в сторону окна.
– Не знаю.
– Но вы ему звонили?
– Слушай, Леша, не береди душу. Между прочим, мы с ней почти ровесницы, – Альбина Андреевна кивнула на старуху Верещагину, возле которой по-прежнему сидели сын и Мила Михалёва. – Только она всю жизнь за сыном, как за каменной стеной, а мой сын всю жизнь за мной, как за той же стенкой. Ее жалко, а меня нет. Она клиентка, а я риелтор.
– Вы бы хотели такого сына, как он? – Алексей кивнул на Верещагина.
– Родителей не выбирают. Детей тоже.
– Это неправда. Детей мы сами воспитываем. Каких воспитали, таких и получаем.
– Как я только что поняла, у тебя с этим тоже не все в порядке, – усмехнулась Альбина Андреевна. – Небось, как и я когда-то ты тоже сделал ошибку?
– Сначала я хотел бы знать, какую ошибку сделали вы, – нахмурился он.
– Идем-ка, присядем, – она кивнула в угол, на диван. – Не хочу об этом при всех. Вон, у дамы уже и ушки на макушке, – Альбина Андреевна посмотрела на Верещагину, издавшую протяжный стон. – Она только прикидывается немощной.
– Хорошо, отойдем, – покорно кивнул Алексей.
Теперь уже не он, а его вели, как бычка на веревочке, на «диван для допросов». Алексей за эти часы с ним уже сроднился.
– Ну, что случилось? – требовательно спросила Альбина Андреевна, первой присев на диван.
– Я уже хочу расторгнуть эту сделку, – признался Алексей, опустившись рядом. – Оказывается, у Сережи проблемы. Он мне только что в этом признался.
– У сына?
– Он мне пасынок.
– И потому ты так резко передумал. Если бы речь шла о родном сыне, ты бы вряд ли дернулся. Но к приемным детям мы относимся по-особому. Мы, Леша, это порядочные интеллигентные люди. Высокоморальные. Которые, согласно негласному кодексу чести, ответственны за тех, кого приручили. На своего ребенка можно наорать, можно его в сердцах отшлепать, наказать. А когда ты поднимаешь руку на приемного ребенка, это уже совсем другое.
– Постойте… – он беспомощно посмотрел на Альбину Андреевну. – Вы так говорите, как будто сами через это прошли. Но вы ведь женщина!
– А у женщины, что, не может быть приемных детей?
– Вы имеете в виду, детей мужа?
– У детей мужа от другой женщины есть мать, – сурово сказала Альбина Андреевна. – Нет, Леша, я о другом.
– Не может быть… Ваш сын… Вы его усыновили, что ли?
– А почему этого не может быть?
– Но у вас ведь есть дочь! Дочь-то, надеюсь, родная?
– Дочь родная… Посмотри на меня, Леша. Сколько мне лет, как думаешь?
– Вы сказали, что ровесницы с Верещагиной. Я думаю, за семьдесят.
– Правильно. А сыну тридцать.
– Вы могли его и в сорок родить.
– Могла, да не родила. Я ведь уже дважды прабабушка, Леша. Иру я родила в двадцать. А она так и вовсе в девятнадцать внука мне подарила, еще в институте учась. Чего мне стоило, чтобы она его закончила, каких нервов!
– Вы сказали, она врач.
– Да. Эндокринолог. Работает в платной клинике. У нее все отлично, и я за Иру спокойна. Но правнукам хотелось бы тоже наследство оставить. Это ведь как болезнь, – призналась Альбина Андреевна. – Когда всю жизнь в риелторском бизнесе, и видишь, сколько люди наваривают на продаже квартир. Как покупают их на котловане, потом ждут, когда цена вырастет. Продают и снова вкладывают деньги в квадратные метры…
– Сколько у вас квартир? – сообразил Алексей.
– Не скажу.
– Хорошо. Расскажите тогда про Шажкова. Какие дела вас связывают?
Он заметил, как Альбина Андреевна еле заметно вздрогнула.
– Я знаю, Шажков здесь был в тот день, когда мы закладывали ячейки. Знаю, что вы взяли кураторство над Юлей Свиягиной с его подачи. Вы знали, что она сидела?
– Откуда? – вяло удивилась Альбина Андреевна. – Герман сказал, что она его любовница. Я охотно поверила: не в первый раз. Я тебе клянусь: для меня открытие, что Юля сидела за убийство ребенка.
– Как вы познакомились с Шажковым?
– Дело об опеке.
– Это касается вашего сына?
– Да.
– Расскажите.
– Вообще-то он сын моей двоюродной сестры. Родились мы с ней в Грозном.
– Где?!
– А ты, небось, думал, что я москвичка? – усмехнулась Альбина Андреевна.
