Теперь всего этого нет, как и много другого, что раньше казалось нам важным. Хотя, если рассуждать логически, какой смысл делать то, что машина делает лучше и никогда не уставая? Зачем идти к измотанному, вечно спешащему врачу за больничным, если робот может выписать тот же документ, но проявит участие и заботу? Зачем отдавать себя в руки работников дома престарелых, которые бьют пациентов, если можно поселиться в роскошном медицинском отеле под опекой услужливых роботов и в свое удовольствие проводить время со сверстниками – которые еще и выглядят моложе, потому что их не пичкают успокоительными?
Все эти вопросы кажутся риторическими, потому что мне невыносима одна мысль о том, что придется провести последние дни таким вот образом. Ровно поэтому я и решил переселиться на Марс. Из окон моей капсулы виден пустынный ландшафт, безвоздушное пространство, в котором я без скафандра не прожил бы ни минуты, но несмотря на это – или, быть может, благодаря этому – мне нравится наблюдать за становлением нового мира и тем, как в нашем террариуме, огромном куполообразном шатре, растут первые растения. Конечно, весь процесс терраформирования управляется компьютером: тысячи датчиков контролируют состояние растений, измеряют влажность, отслеживают потоки воздуха и наличие вредителей. Время от времени купол сотрясают ритмы техно, что способствует опылению цветков. Я же лишь протоколирую, как смена световых циклов отражается на вкусе различных сортов базилика, которые я толку в небольшой ступке для соуса песто или добавляю в салат капрезе. Нормальной работы я лишился еще в Берлине, а теперь вообще выполняю функцию пассивного наблюдателя. Такая роль мне нравится, пусть другим деятелям культуры это и может показаться странным. В конце концов, латинское слово cultura всегда означало именно «земледелие».
Сейчас на нашей станции почти нет обитателей: наступила зима, вокруг темно и вечная мерзлота. Раз в два дня я пишу длинное письмо своему сыну в Сингапур. Радиосигнал на Землю идет больше двух с половиной минут, поэтому электронное письмо – самый удобный вид связи наряду с видеодневником, где я описываю то, что нельзя выразить в текстовом виде (например, снимаю со всех сторон огромные листья базилика сорта «Дарк Опал», вымахавшего до самой крыши под звуки Моцарта в темно-красном диодном свете). Сын шлет мне голограммы своей семьи и себя на работе. Мой сын – один из немногих оставшихся людей, ведущих трудовую деятельность: он работает специалистом по методам машинного обучения в сфере образования. Это здорово, но я очень беспокоюсь за него, потому что знаю, насколько в обществе велик уровень ненависти к таким, как он, и эта ненависть куда сильнее самого оголтелого антисемитизма. Характер у сына стоический, поэтому он уже привык к тому, что его называют агентом мирового капитала, кровопийцей, беспринципным могильщиком всего живого, нагло эксплуатирующим человеческие чувства. Никто из его коллег не осмеливается рассказать, что работает на компанию, занимающую значительную часть общемирового рынка данных. Такие секреты обычно доверяют только самым близким друзьям. Моя невестка как-то призналась мне, что в прошлом году сын попал в больницу не с заражением крови, как он утверждал, а в результате нападения одного из активистов «Группы за освобождение данных» – луддитского движения, члены которого борются за децифровизацию общества под лозунгом «Суверен – это тот, кто распоряжается своими данными».
Я и сам помню, как где-то в 2015 году начал обретать свои очертания еще не до конца сформулированный общественный протест – но не на уровне критических дискуссий, а уже на уровне насильственного сопротивления. Первыми появились исламские фундаменталисты, объявившие себя врагами нового мира, но почему-то распространявшие свои агитационные ролики в YouTube. Вскоре фундаментализм стал мейнстримом, и сегодня существует сразу несколько враждебных друг другу учений, адепты которых утверждают, что именно их информационная идентичность больше всех достойна сохранения. Лично я давно перестал следить за этой идеологической возней. Да, говорить о закате цивилизации как о неизбежности, неумолимом роке и данности сегодня стало общим местом, однако всё это кажется мне каким-то недоразумением и малозначительной орфографической ошибкой.
Иногда, когда я свободен от наблюдения за базиликом, я общаюсь с одним пожилым мужчиной. Слово «пожилой» немного сбивает с толку, ведь, как я выяснил, в действительности он на 10 лет меня моложе, однако говорит он так, как если бы родился в доцифровую эру. Я не знаю, что именно привело его на Марс. Раньше он работал учителем в гимназии, и, судя по всему, это было крайне травматичным для него опытом, потому что он не устает рассказывать мне об интригах целендорфского районного отдела образования и пустоголовости поколения, которое только и умеет, что сидеть в своих гаджетах. Если честно, то наши беседы в основном имеют односторонний характер. Справившись о моем базилике и продемонстрировав свой новый сорт шалфея, он пускается в многословные рассуждения об элитах, не помнящих своей истории, из-за которых, по его мнению, он и оказался здесь, на Марсе, в пустыне среди вечной мерзлоты. Он говорит, что власти принесли в жертву всю страну, нет, всю Европу на алтаре гиперморали. Когда я замечаю, что причина этих событий кроется не в политическом дискурсе, а в отрицании цифровизации как основной движущей силы изменений, он слегка раздраженно меня прерывает и говорит, что западные декаденты даже способствовали дальнейшему развитию цифровизации. «Нет-нет, это вечно ноющее, самодовольное и насквозь самовлюбленное поколение погубило Европу. Вы же, должен сказать со всей ответственностью, – совершенно чуждый миру интеллектуал, вы сидите в своей башне из слоновой кости и даже не представляете себе, с какими ужасами приходилось сталкиваться таким, как я». Он входит в раж и говорит, и говорит, а я размышляю: как же это странно! Получается, что даже здесь, на Марсе, быть чуждым миру неправильно – хотя все всегда только и хотят стать выше принятых в обществе условностей.
Может быть, это удивление в конечном счете и побудило меня написать эту небольшую книгу. Я никак не могу понять, почему общество уделяло так мало внимания той движущей силе, которая открыла перед нашим миром так много возможностей. Почему люди долгие сто лет ломали копья из-за фантомных болей ископаемой энергетики, забывая о цифровой логике? Разве не стоило посвятить себя созданию справедливого и удобного для жизни миропорядка вместо того, чтобы терять время на культурные и религиозные споры? И пока Майер-Ротлуфф (так зовут моего соседа по станции) продолжает на чем свет стоит клеймить «карликов мысли» давно исчезнувшего мира, я утешаю себя тем, что все эти словесные тирады в лучшем случае лишь немного сотрясут воздух под куполом теплицы. Когда в Средние века произошел религиозный раскол, люди тоже столетиями остервенело и безуспешно боролись за возврат к исходным ценностям европейской цивилизации. Пути назад нет, потому что однажды человек просыпается и понимает: всё вокруг изменилось. Это не плохо и не хорошо, это просто данность.
По ночам, когда мне не спится, я подхожу к окну и смотрю на небо. Там едва заметно светятся друг над другом две маленькие точки – Земля и Луна. Здесь, на Марсе, земная жизнь кажется чем-то невообразимо далеким, однако именно мечта о земной жизни привела меня сюда. На Марсе собираются те, кто хочет приблизить рождение нового прекрасного мира, чтобы однажды открыть пошире дверь, глубоко вдохнуть воздух в легкие и в полной мере ощутить, что жизнь прекрасна.
