— Меня зовут Ксения, — шиплю сквозь зубы, заученную легенду. — Моему больному дяде нужны деньги на операцию.
— Очнись! В какую бы игру ты не играла, прекращай. Его не переиграть. Он найдет и спросит. И с меня теперь тоже.
Снова отстраняется. Закидывает к потолку голову. Едва ли не воет раненым зверем.
— Сколько стоило предательство? — спрашиваю и вытираю крупные слезы.
Я не плачу, нет. Даже не всхлипываю. Это сердце обливается кровью и выпускает соленые реки наружу.
— Я никого не предавал.
С силой бьёт ногой по кровати.
— Тебя. Наши чувства.
— Не ври мне, — выходит бесцветно.
— Поговорим после того как вытащу тебя отсюда.
— Я никуда с тобой не пойду.
Говорю, а сама не верю. Добровольно выпускаю из рук реальный шанс, оставляю все на волю призрачного случая.
— Значит у тебя два дня. Я даю тебе два дня форы, как в ебучих догонялках. И мой тебе совет, Алина: беги. Беги со всех ног.
Даня подходит к окну, достает пачку и закуривает. Морозный воздух проникает сначала в комнату, следом в легкие.
— У меня к тебе просьба, — касаюсь холодного металла, а после, сжимаю в руках флешку.
Он молчит. Вижу только как движется его спина от глубоких затяжек.
— Найди Леона и отдай ему это. Два дня — слишком маленький срок. Могу не справиться.
— Я предлагаю уйти сейчас.
— Не могу.
Встаю с кровати, подхожу к массивной спине, касаюсь кожи.
— Как угораздило тебя?
Разворачивается и впечатывается в мой лоб своим.
— Глупая, какая же ты глупая. Если Король узнает, то никто не сможет вытащить тебя отсюда.
— Ты передашь?
Снимаю цепочку и вкладываю в его ладонь.
— Кто он? Как на него выйти?
Понимаю, что поступаю неправильно, но называю адрес Леона. Не могу доверять Дане, но другого выбора у меня нет.
— У тебя два дня.
Данил отталкивает меня, хватает с кровати джемпер и выходит из комнаты, оставляет меня наедине со своими мыслями.
Моё утро начинается с панической атаки. Несмотря на то, что безошибочно определяю симптом, мозг заключен в лапы агонии. Безвыходность моей ситуации гипертрофируется. Искаженный разум рисует чудовищные варианты событий. Я вижу смерть Леона, вижу, как Даня оказывается в его доме в компании Королева. Вижу, как они разделываются с ним, убивая мою последнюю надежду. Я задыхаюсь. Пытаюсь набрать в лёгкие воздуха, но они не слушаются. Организм перестает работать. Тело немеет от ощущения приближения конца света. Меня кто-то трясет за плечи, кто-то что-то говорит. Голоса превращаются в гул. На лбу выступает испарина. Неизбежность окисляется, растекается по венам, блокирует кровоток. Впервые, это состояние я испытала на седьмой день после смерти мамы. Мне казалось что я умираю. Иду за ней следом. Оно преследовало меня каждую ночь на протяжении месяца, и я научилась справляться с приступами. Сейчас все произошло слишком неожиданно, а происходящее казалось в десятки раз страшнее, и мне ничего не оставалось кроме как принять и впитать в себя каждую грань этого животного ужаса.
— Ты чего, эй! Какого хрена с тобой происходит? — доносится, словно из под толщи воды. — У тебя передоз? Что за херня творится?
Крепко зажмуриваюсь. Пытаюсь сфокусироваться на голосе. Схватиться за этот якорь. Ощутить под ногами почву.
— Да нахуя мне это надо? Пусть Инга сама с этим дерьмом разбирается!
Чувствую, как меня отталкивают. Смысл брошенных слов достигает своей цели. Реальная паника вытесняет мнимую. Работает выверено и четко.
— Бахмал, все в порядке. Просто дурной сон, — говорю сдавленно.
Лёгкие саднит от жадных глотков кислорода.
— Какой сон? Ты как труп синяя!
Бахмал залерживается на пороге, словно не знает как поступить дальше.
— У меня так бывает. Прости, если напугала.
— Пиздец, Ксюша!
Все же возвращается обратно и забирается с ногами на кровать.
— Мне уже не восемнадцать. Подобные пробуждения, явно не прибавят мне лишний десяток лет. Я плохо училась в школе, но сомневаюсь что там преподавали уроки первой помощи торчкам. Ты же торчишь, верно? Старая сука подсадила тебя на порошок?
— Нет. Это правда сон. Ужасный и безумно реалистичный.
Тянусь к пластиковой бутылке стоящей на тумбочке, и делаю несколько жадных глотков.
— И что же там было такого ужасного?
— Приснилось, что я не выберусь отсюда, — не хочу врать.
— А зачем было сюда ехать, для того чтобы хотеть выбраться? — Бахмал выгибает бровь.
— А тебе не хочется?
— Ты реально под кайфом, — качает головой не скрывая раздражение.
— Нет. Серьезно. Если появиться возможность, если будет реальный шанс сбежать, ты воспользуешься им? Ты говоришь, что тебя купили. Наверняка за это тебе был положен какой-то процент. У тебя же есть счёт, куда приходят деньги. Вопрос ведь только в заточении? Если выбраться, будут средства начать новую жизнь на свободе?
— На свободе? — Бахмал громко смеется, обнажает белоснежные зубы. — Что для тебя свобода, Ксюша?
— Возможность жить без ограничений. Независимость. Способность принимать самостоятельные решения, выстраивать жизнь так, как тебе хочется, — перечисляю очевидное.
— Как хочется, — продолжает вторить Бахмал, — то есть, все что было до того как я оказалась здесь, это мне так хотелось? Вставать в пять утра и идти пешком по мёрзлой земле, для того чтобы оказаться на рынке, и впаривать китайский ширпотреб идиотам, это свобода?
— Сейчас же можно все сделать по-другому, — пытаюсь возразить, но Бахмал меня уже не слышит.
Мне удается своим вопросом, погрузить ее в некий транс. Отрезать от реальности.
— Там воняет отравой от клопов. Так сильно, что этот запах въедается в кожу, волосы. Смыть невозможно. Место, в котором ты ощущаешь себя настоящим ничтожеством. С девяти до трёх, я торговала пеленой обувью. А с трёх и как получится, меня ебал хозяин точки. Иногда сам. Иногда приводил друзей. А однажды он привел своего тринадцатилетнего сына и сказал что парню пора взрослеть. Он говорил, что своей покорностью я отплачиваю за его доброту. Что не каждой удается так выгодно устроится. У меня даже была зарплата, предоставляешь? И один выходной в месяц. Я могла себе позволить прилично одеться и сходить куда-нибудь пожрать. Сделать вид, что я нормальная. В эти редкие моменты мне казалось, что я могу встретить свою судьбу. Кто-то влюбится в меня без памяти. Мир перевернётся.
Мы жили в комнате коммуналки, которая принадлежала маминому хахалю. Мать души не чаяла в этом куске дерьма. Боготворила его и считала что мы должны на него молиться. Этот мудак регулярно совершал намаз, читал молитвы, а по вечерам без зазрений совести приторговывал наркотой. Когда я вернулась домой, нас ждала облава. Мусора вытрясли из захудалой комнатухи килограммы дряни. Честно, я была рада. Думала, если Закира упекут за решетку, моя мать прозреет. Но я не знаю на каком языке и какому Богу нужно молиться, чтобы он меня услышал. Все произошло с точностью до наоборот. Мать отволокла меня в угол и заявила: если я не возьму ответственность за хранение и сбыт на себя, она перегрызет себе вены. Прикинь? Я была в таком шоке, что потеряла всякую возможность мыслить здраво. Только отрешённо кивала, когда на меня вешали чужую вину. Мусорам было похуй кого вязать. Я провела ночь в обезьяннике, а на утро меня купила Инга. Стечение обстоятельств. Но я предпочитаю считать это счастливым билетом. Там, за забором, я нахожусь в розыске. Здесь жру красную икру и меня имеют всего лишь раз в неделю. Каждый сам определяет что для него свобода, не так ли?
