— Хватит, пожалуйста. Поехали домой. Я бросила его, давно бросила. Не знала, что все будет так. Я такая дура, идиотка. Но я люблю тебя. Прости.
Она глотала слезы и пыталась говорить внятно, но половины ее слов я не понимал.
Я крепко сжимал рукоятку ствола одной рукой, а второй нежно погладил ее по волосам. Пусть она думает, что я простил ее.
Ее слова о любви, ее признания. Я не верил ни одному слову. Мой мозг рисовал страшные изображения, и мне было жутко от того, насколько сильно она научилась мной манипулировать.
Мной.
Человеком, из которого слезы не вышибить.
Это нужно было прекращать, не позволять ситуации повториться. Расстрелять любовь, потому что на поле боя осталась одна пустошь. Она выжгла все, превратила почву в вулкан. Мои ступни уже сгорели от раскаленных углей, которыми теперь все было устлано. Я должен был нажать курок, чтобы оградить себя от всякой возможности вернуться в лабиринт, из которого не было выхода. В котором был ее запах, ее тепло, ее прикосновения. В котором звучал ее смех, ее боль, ее слезы.
Я достал пистолет, лаская пальцем предохранитель. Одна секунда, и я буду спасен.
Одна секунда, и моя маленькая девочка останется такой навечно.
— Митя, пожалуйста…
Она скреблась на моей груди, пытаясь влезть еще глубже, туда, откуда уже не получится выдрать. Я хотел дать ей шанс, но не мог себе этого позволить. Для нас двоих в этом мире стало слишком тесно.
Или она или я.
Или она или…
Я освободил барабан от патронов, оставляя в нем только один. Я снова трусил перед ней, снова перекладывал ответственность на высшие силы, рок, судьбу, черт возьми, Господа Бога.
Моя левая рука сжала ее ледяные пальчики, когда я провернул барабан о свое бедро три раза. Три оборота три выстрела.
Пусть в живых останется тот, кто прав.
Я увидел ее беззвучный крик, от которого меня прошибло током, стоило прислонить дуло к своему виску.
— Это такая игра, — я облизал свои пересохшие губы, — не бойся. Нам с тобой нечего больше терять. Все что можно было, мы уже давно растеряли. Мы нищие, Мира. Внутри пусто. Есть ли смысл нам жить дальше?
Я нажал на курок, даже не раздумывая. Он только лишь щелкнул, а мне на миг показалось, что я умер.
Игры разума. Он боялся, а я нет.
— Что ты делаешь? — всхлипнула она, пытаясь осторожно отобрать у меня пистолет, своими холодными пальцами, — хватит издеваться. Просто убей.
Она всхлипнула, а я приложил пистолет к ее виску. Если сейчас камора окажется с патроном, то ее глаза я вижу в последний раз. Полные слез, со слипшимися ресницами.
— Ты готова?
Я вжал посильнее металл в ее кожу, пытаясь унять дрожь, которая охватила все мое тело.
— Мне было так страшно всего два раза. Два раза, за всю гребанную жизнь. Не тогда, когда меня ранили, и я болтался на грани двух миров, не тогда, когда убили моего отца, не тогда, когда я хоронил своих друзей. Это все было больно, но я терпел. Стискивал зубы, и шел дальше. А потом, ты обмякла в моих руках. Больница, выкидыш, тест. Я думал, я чокнулся, от безысходности и бессилия. В этом я был бессилен. Я не мог наказывать, не мог перекладывать на кого-то вину, и стирать в порошок виновников. Потому, что это натворил я. Я был убийцей. И мне было больно. Будто это из меня что-то вытащили, расчленили, и оставили подыхать.
Я чувствовал как мой палец дрожит на курке, а ствол упирается в её висок своим металлическими глазом.
— Прости меня за то, что я не успел его спасти, за то, что напугал тебя так сильно, это последний раз, я тебе обещаю.
Она смотрела на меня и не моргала, мои пальцы дрожали все сильнее, словно я пытался поднять груз в несколько тонн без всякой помощи. Я обезумел. Слетел с катушек. Выдохся. Осатанел.
— Митя, я просто уже не знаю кому верить, — бесцветно и беззвучно прошептала она, разделяя мою вселенскую усталость. Я был язвой на ее теле, а она раковой опухолью моего мозга. Мы и так уже были нежильцы.
— Мне верь, — получилось так же обесцвечено как и у нее.
Дуло вернулось к моему виску. Пальцы не дрожали, когда я нажал курок один раз, а после второй.
Пистолет сухо щелкал, но пуля не вылетала. Я давал нам три выстрела, но понимал, что не остановлюсь, пока не дойду до конца.
Оглушительный крик, крепкая рука, которая сжала мое запястье. Я открыл глаза, пытаясь сфокусироваться на происходящем.
Это были не мои люди. Да и я свернул с обозначенной дороги, потому что понимал, если увижу Лиса, то просто закопаю их живьем и не дрогну.
Сильный удар в челюсть, наконец привел меня в себя, и я разжал пальцы. Отпустил оружие.
Меня повалили на сухую траву, а я смотрел как бьющееся в судорогах тело Миры, кто-то прижимает к себе.
— Ворон, мать твою, — громкий шлепок ладонью по моим щекам, заставил меня прислушаться к голосу.
Понять наконец, кому он принадлежит.
Ее вырвали из моих рук тогда, когда я хотел, чтобы она оставалась в них до последнего вдоха, неважно ее или моего.
Я ударил в ответ, изо всех своих оставшихся сил, которые трансформировались в ненависть и ярость. Я готов был крушить и ломать, я готов был делать то, что у меня получалось лучше всего.
Разрушать.
— Подраться хочешь? Ну давай.
Эти слова еще больше разожгли костёр внутри меня. Хотелось не драться, больше всего я жаждал получать удары и чувствовать боль. Физическую, которая переплюнула бы все мои страдания.
Но это не помогало. Не спасало.
Удар за ударом.
Я сдался первым откидываясь на спину и широко раскидывая руки, словно приготовился к распятию. Мою шею колола сухая трава, от земли тянуло сыростью и прохладой.
— Понимаю тебя, друг… — донеслось слева, и я проглотил комок с металлическим привкусом. — Это бы ничего не решило.
Возле моего уха щелкнула зажигалка и в нос ударило сигаретным дымом.
— Ты не можешь знать, решило бы или нет. Какого хрена ты вообще здесь делаешь?
— Это все они, — Летов кивнул в сторону двух силуэтов, — Мира позвонила Агате. Мы все слышали. Я сначала даже вестись не хотел на эту дичь. Думал ты гонишь. С кем не бывает. Так что если бы не Агата… Не знаю, чем бы у вас здесь все закончилось.
— Я бы сдох.
Я пожал плечами, но вменяемость потихоньку стала проникать в мой мозг. Я реально хотел пустить себе пулю в лоб?
Летов рассмеялся, толкая меня в бок.
— Серьезно? Реально не думал, что ты такой романтик. Прятал глубоко свою ранимую душу.
— Иди нах*й, это не смешно.
